Несмотря на то что Иохабед давно утратила стройность — можно сказать, вошла в тело, она стрелой помчалась в комнату дочери.
Бачева со вчерашнего вечера сидела на тахте, не шевелясь. Она не могла ни плакать, ни спать. Сидела молча, бессильно опустив руки. Когда мать ворвалась в ее комнату, она подняла на нее потухшие глаза. В лице — ни кровинки. На шее покачивался маленький крестик. Естественно, это было первое, что бросилось в глаза Иохабед. Она закричала и рванулась к дочери. Бачева не спеша поднялась с места, а толстуха Иохабед, не удержавшись на ногах, рухнула на тахту и зарыдала.
— У меня нет больше дочери, она умерла! Почему, Бачева, почему ты ушла из жизни?! — причитала Иохабед.
Причитания матери вызвали слезы у Бачевы. Она нагнулась и обняла ее. Никогда так не жаждала она материнской ласки, как сейчас, никогда ей так не хотелось, чтобы та прижала ее к своей груди, утешила, ободрила! Но Иохабед с отвращением отвела от себя руки дочери и вылетела из комнаты так же стремительно, как и появилась.
Через некоторое время со двора донесся отчаянный вопль. Бачева бросилась к окну и увидела группу женщин, одетых в черное. Они плакали, причитали, царапали себе щеки. Бачева разглядела среди них свою мать — она сидела на стуле, по бокам от нее устроились Шошана, Ривка, Рути и Лиа. У всех головы были покрыты черными платками. Перед ними стояла тахта, на ней что-то лежало — Бачева присмотрелась и, узнав свое платье, невольно вскрикнула.
Двор постепенно заполнялся женщинами. Входя в калитку, они поднимали такой крик, так царапали себе лица, что пришедшие немного ранее и точно так же вопившие, разинув рты, смотрели на них — почему они кричат, ведь дочь Занкана и Иохабед на самом деле жива! Окончив причитать, вновь прибывшие, как бы исполнив свой долг, становились в стороне, а во двор тем временем входила новая группа плакальщиц в составе трех — пяти женщин. Эти, в свою очередь, пытались превзойти ранее пришедших своими воплями и причитаниями, чтобы выглядеть более убедительно и впечатляюще. И все эти крики сопровождались громкоголосыми рыданиями Иохабед:
— Почему, почему ты оставила нас, дочка?!
Женщины вторили ей душераздирающими воплями, так что у Бачевы слезы наворачивались на глаза.
Во дворе появился Михи, служитель синагоги, быстрым шагом направился к Иохабед и, наклонившись над ней, почти приказным тоном произнес:
— Раби Абрам просит немедленно прекратить это, не надо множить грехи!
Иохабед подняла глаза на Михи, лицо ее кривилось от отвращения.
— Ежели хахам Абрам тоже крестился, — процедила она сквозь зубы, — мне он не нужен, ежели он продолжает считать себя евреем и нашим раби, пусть изволит явиться сюда и выполнить все необходимые для такого случая обряды, а то Занкан и не посмотрит в сторону его синагоги. — Не отрывая презрительного взгляда от Михи, Иохабед умолкла, а потом добавила: — Пойди и передай ему все это!
Но Михи не торопился уходить и с сочувствием смотрел на Иохабед.
В это время к ним на цыпочках подошел Бено Какитела.
— Иохабед, несчастная моя сестра, ты же знаешь, как предан я вашей семье. Прикажи все, что пожелаешь, и я исполню. — Лицо его светилось добротой.
— Раби Абрам велел немедленно прекратить это, — повторил Михи.
— Сейчас этой семье нужно наше сочувствие, — с возмущением воскликнул Бено Какитела, — а не поучения! Слово Иохабед еще имеет вес, семья Занкана еще стоит на ногах!
— Пусть хахам Абрам немедленно придет сюда и даст мне возможность похоронить дочь! — ободренная поддержкой приказала Иохабед.
Михи молча отошел от Иохабед и Бено. Было видно, что он недоволен. Бено, в свою очередь, на цыпочках удалился от Иохабед, довольный, но, как подобало ситуации, внешне опечаленный.
Шум во дворе постепенно стихал. Уже никто не плакал, никто не причитал. Все, кто должен был явиться, явились. Женщины, несколько мужчин, собравшиеся в углу двора, переговаривались друг с другом — главное дело было сделано, настала пора бесед. Обсуждался один-единственный вопрос — принятие Бачевой христианства. Никто толком ничего не знал — почему Бачева крестилась и связана ли гибель Эстер с этим ее поступком. Поэтому простор для воображения был необозримый.
— Бедняжка Эстер на коленях умоляла ее не делать этого, — рассказывала Легвиашвили Тамар.
— Одна женщина сама видела, как священник выгнал Эстер из церкви, убирайся, мол, не то и тебя крещу, — встряла в беседу Ривка.
— Да, да, именно так он и сказал: а тебе что за дело, почему ей мешаешь?!
— Да, да, и мне так рассказали! — подтвердил еще кто-то.
Женщины средних лет стояли отдельно.
— Почему так испортилась нынешняя молодежь?!
— Испортилась? Не испортилась, а… гораздо хуже!
— У нее наверняка есть любезный!
— Безусловно есть, недавно Иохабед видела письмо от него!
— Нет, не надо учить детей грамоте. Не знай она грамоты, ведь не прочла бы этого письма!
Рыжая косая женщина, стоявшая в кругу кумушек, собравшихся возле калитки, произнесла таинственно, почти шепотом:
— Я знаю, ей бесенок дорогу перебежал.
— Где это случилось?
— Да вот здесь, в этом проулке, под вечер.
— Ну конечно, днем бесенка не увидишь!
— Тссс… Дай ей сказать! И что дальше?
— Ай-яй-яй! — хлопнула себе по щеке Мариам. — Стало быть, негоже выходить вечером из дому, негоже!
— О чем ты? Хорошо, что она вышла, бесенок предупредил ее…
И мужчины спорили, и мужчины искали причину крещения Бачевы.
— Близость ко двору ничего хорошего не приносит, — говорил Бено Какитела, — больше всего мне жаль Занкана. От него, оказывается, потребовали, чтобы он крестился. Вот он и велел сперва дочери стать христианкой, а потом уж и сам…
В это время двор огласился жутким криком. Кричали все женщины, которым порядком надоело сплетничать и не терпелось переходить к действиям. Бачева бросилась к окну и увидела, как во двор вошла Тинати.
Тинати, прослышав о смерти Бачевы, которую сегодня же якобы должны предать земле, вскочила на коня и примчалась ко дворцу Занкана. При ее появлении поднялся такой крик, что у нее потемнело в глазах. Особенно горько причитала Иохабед: «Нет у тебя больше Бачевы, окончила она свою жизнь!» Тинати горько зарыдала, слезы градом катились у нее из глаз, голова кружилась, ей казалось, вот-вот она упадет. Она пыталась сдерживаться, ничего не видела сквозь слезы, и прошло время, прежде чем она заметила, что на тахте вместо покойницы лежит платье. «Наверное, у евреев так принято», — подумала она и обняла Иохабед.
— Боже мой, — невнятно бормотала Тинати, всхлипывая, — что же теперь будет с Ушу? — Но Иохабед, а вместе с ней и Шошана, Ривка и Лиа разобрали ее бормотанье.
