— Выходит, он умнее нас? — воскликнул Джорджикисдзе.
— Ну почему же! Зорабабели — человек осторожный, трезвомыслящий. Он не хочет, чтобы завтра его упрекнули в том, что он привез бражника, вот и спрашивает нас, нужен ли нашей царице такой муж, — уточнил Габаон.
— А почему он спрашивает и, если спрашивает, какого ответа ждет от нас?! — не унимался Джорджикисдзе.
Абуласан встал, подошел к шандалу и стал убирать потеки воска со свечи.
— Ну и пусть спрашивает: он и сам знает, иной — бражничает, другой глух, как тетерев, третий страдает половым бессилием, но все они властвуют. — Абуласан почистил свечу.
— А зачем предлагать царице в мужья пьяницу, — со злостью спросил Габаон, — кто возьмет на себя такой грех?!
— Тогда согласимся на византийского царевича и примем как спасение все те мучения, которым подвергнут нас его оруженосцы!
— А я хочу сказать вам другое — не исключено, что этот русский княжич и не пьяница вовсе и… — Джорджикисдзе прервал себя на полуслове.
— И Занкан все это придумал? — сощурив глаза, закончил за него Абуласан.
— Нет, Занкан не пошел бы на это, но… мы прекрасно знаем Иванэ Палаванди, человека жадного и жестокого, и коварный Саурмаг Павнели также прекрасно известен нам, равно как и знаменитый Тарханисдзе, которого на козе не объедешь, но мы не знаем, что они могли предпринять, чтобы заставить Занкана написать это письмо. Разве нельзя предположить, что они велели Занкану написать это письмо, чтобы напугать нас и принудить отказаться от Юрия Боголюбского?!
— Действительно, допустим, наши враги как-то надавили на него… сохранил бы Зорабабели верность нам и стране?
В зале воцарилась тишина. Вельможи предались размышлению. Горьким было это размышление: все четверо пытались представить себе, что может последовать за их отказом от Юрия Боголюбского как вероятного жениха для царицы Тамар и как изменится их жизнь.
— Клянусь Богом, не могу понять, что это значит — предаваться бражничеству? Как может человек избрать лучшим своим другом вино?! — воскликнул Парнавазисдзе после долгого молчания.
— Я тоже не слышал о таком — зачем, почему человек должен поступать так? — проговорил Габаон.
— А я вот слышал: есть люди, для которых вино дороже всего на свете, — подал голос Джорджикисдзе.
Подобные разговоры казались Абуласану пустыми, поэтому он поставил вопрос ребром:
— Как мы поступим, достойные мужи, что изберем: Боголюбского и победу или византийского царевича и нашу погибель?
— Ну кто же предпочтет погибель? Сперва надо решить другое — верим ли мы Зорабабели, можем ли мы считать его честным человеком? — произнес Габаон.
И вновь воцарилась тишина.
— Скажите свое слово, господа, ежели мы верим Зорабабели, то, получив его письмо, обязаны поступить так, как подобает истинным радетелям отечества, а ежели мы не верим ему, решим дело по-другому.
Никто не спешил прерывать молчание, никому не хотелось выдавать свои мысли.
— Может быть, ты скажешь, Абуласан?! Ты веришь Зорабабели или нет? — обратился Габаон к Абуласану. Тот молчал, не торопился с ответом. Но Габаон не отставал от него: — Мы ждем, Абуласан, говори! — Голос его звучал почти требовательно.
— Я-то верю Зорабабели! — не поднимая головы, сквозь зубы процедил Абуласан.
— Да хранит тебя Господь за правду! — ответил Габаон и повернулся к остальным. — А вы что скажете, господа?
Опять никто не спешил с ответом. Наконец заговорил Джорджикисдзе:
— Абуласан, естественно, доверяет Занкану, он избрал его послом!
— А ты? Ты доверяешь? Скажи!
Джорджикисдзе медлил с ответом.
— Молчишь! Стало быть, не доверяешь! — заключил Габаон.
Джорджикисдзе вновь промолчал. А Габаон упрямо ждал от него ответа.
— Стало быть, не доверяешь?! — повторил он.
— Я этого не говорил.
— Доверяешь?!
— Я и этого не говорил, и не приставай ко мне, ничего не хочу говорить.
— Воля твоя, юноша, и все же дай Бог тебе здоровья. Я скажу, что думаю: я верю Занкану и убежден, что за нашей спиной он ни с кем сговариваться бы не стал. Верю, что не писал письма царице, а нам сообщил, чему стал свидетелем, потому что это мы послали его туда. А ты что скажешь? — Габаон повернулся к Парнавазисдзе.
— Я его знаю и верю ему, он бы не стал позориться, — не раздумывая, отвечал Парнавазисдзе.
У Габаона заблестели глаза.
— Так в чем же дело?! Идея признать Боголюбского хоть и принадлежала Абуласану, но мы ее поддержали…
— Опять Абуласан! — отозвался тот с раздражением.
— Дай сказать, — спокойно продолжал Габаон, — сегодня мы вместе и должны быть вместе всегда. Вот и отправимся вчетвером к солнцеликой и расскажем ей все: дескать, от верного человека узнали, что Боголюбский совсем не тот, каким мы его представляли. Таково наше мнение. Ты сама рассуди и сделай выбор, а мы, большинство царского дарбази, поддержим тебя. — В зале в который уже раз воцарилось молчание. — Ну что скажете, уважаемые мужи, будем правдивы и пред царицей, и пред Богом!
— А перед самими собой? А перед собственными семьями? Это же означает изменить самим себе! Дадим по веревке Иванэ Палаванди, Тарханисдзе да еще попросим связать нам руки-ноги, — воскликнул Джорджикисдзе.
— Они обойдутся без нашей веревки, так скрутят, за всю жизнь не выкрутимся, — проговорил Абуласан.
— Иначе мы поступить не можем! Не выдавать же солнцеликую за делающего под себя бражника! Может быть, сперва откроемся Русудан-царице, сначала поговорим с ней, — поддержал Габаона Парнавазисдзе. — А Занкану прикажем немедленно возвращаться обратно.
Джорджикисдзе сидел набычившись, со злостью смотрел то на Габаона, то на Парнавазисдзе.
— Прекрасно, так и поступим. Пойдем к Русудан-царице, попросим прощения, потом падем в ноги Тамар, будем молить о милости и ее. Так и поступим, но… — Абуласан умолк на мгновение, — что потом? Это ведь самый простой выход из положения. А еще проще было бы не собирать вас здесь, не говорить о письме. Я позвал вас, чтобы услышать умные предложения, чтобы мы еще более сплотились. Нам предстоит большая война, и в этой войне в случае поражения мы можем потерять все.
— Чего ты хочешь, Абуласан? — В голосе Габаона звучало раздражение.
— Я хочу… — Абуласан уставился в точку на полу, — чтобы мы поступили следующим образом: на одну чашу весов положим Боголюбского, а на другую — последствия нашего возможного поражения. Проигрывать очень горько… Но еще горше, когда большинство царского дарбази станет посмешищем в глазах двора.
— Да, Абуласан, поражение никого не радует, но на другой чаше весов находится бражник-пачкун, которого мы хотим сделать мужем царицы! А это поражение всей Грузии. — Габаон уже не скрывал своего возмущения. Абуласан же осуждающе смотрел на него.
