Глава первая
И РОДИЛАСЬ КНЯЖНА
айской порой по полуденной степи катились две конные лавины. Впереди — тысяч пять воинов-русичей, за ними — верстах в пятнадцати — орда половецкая числом до двадцати тысяч. Для русской дружины вес могло быть хуже, если бы не три дозора, которые выследили врата. Половецкая орда шла русичам навстречу, и, если бы эта встреча случилась, орда проглотила бы русскую дружину в открытой степи. Высмотрев половцев, первый дозор зажёг дымный витень. Второй дозор, заметив дым, упредил третий, и семь воинов последнего дозора умчались к дружине, чтобы предупредить о враге.
Тот враг был жесток и беспощаден. Князь Всеволод, сорокалетний сын Ярослава Мудрого, который возвращался из Киева в своё удельное Переяславское княжество, знал нрав половцев лучше, чем многие другие удельные князья той поры. Его удельный град Переяславль, находясь на юго-востоке от Киева, первым принимал на себя удары коварного врага. Так было в 1055 году, когда впервые на переяславскую землю ворвался с ордой князь Болуш. Тогда ему не удалось нанести большой урон князю Всеволоду. Его дружина выгнала из пределов княжества малую орду Болуша, хотя тот и сумел увести в полон из порубежных селений больше сотни жён, дев и детей русичей.
Так было и в 1061 году, когда молодой сын Болуша, князь Секал, отважился напасть на Русь зимней порой. Орда ворвалась в Переяславское княжество, словно стая голодных волков, сметая на пути всё живое, и подошла к городу. Дружина Всеволода — всего-то две с половиной тысячи воинов — вышла навстречу половцам и в неравной сече была смята и уничтожена. Лишь немногим удалось спастись бегством. Удельное Переяславское княжество было разорено, сам Переяславль сгорел дотла, а горожане — не одна тысяча — были угнаны в полон. Только старцы остались на пепелищах. Всем прочим русичам суждено было стать рабами. Князь Всеволод бежал в Киев.
«Небо праведно! — писал о том пречестный Нестор-летописец. — Оно наказывает россиян за их беззакония. Мы именуемся христианами, а живём как язычники; храмы пусты, а на игрищах толпятся люди; в храмах безмолвие, а в домах трубы, гусли и скоморохи».
Спустя восемь лет князь Всеволод и его брат князь черниговский Святослав отважатся наказать половцев за их непрекращающиеся набеги на Русь и прежде всего на их княжества. Собрав всего-то шесть тысяч ратников, Всеволод и Святослав ранней весной 1069 года двинулись в половецкие пределы, перешли реку Снове, зашли в тыл к половецкой орде Секала и тёмной ночью напали на спящих воинов. Двенадцатитысячную орду обуял ужас. Забыв схватить оружие, ордынцы бежали в гиблые места к реке и там сотнями пропадали в ледяной пучине. Даже те, кто успел сесть на коней, гибли в бурной паводковой воде, потому как отощавшие за зиму кони были бессильны справиться с течением.
Князь Секал, собрав близ себя небольшой отряд, сам повёл его в сечу. Но воины Святослава окружили его отряд, многих побили, а князя Секала с полусотней ордынцев пленили. Позже князь Секал признается, что его погубили голодные кони и жадность. Он шёл на Русь с расчётом на лёгкую победу над переяславским и черниговским князьями, вёл с собой сотни кибиток для добра и полонянок. Убегая, половцы побросали кибитки, шатры. Даже шатёр Секала достался победителям, и в нём Святослав и Всеволод нашли пять княжеских жён и полдюжины рабынь. Князь Святослав, будучи благочестивым супругом, не прельстился прекрасными половчанками, повелел своим гридням взять их в добычу. И вдовый князь Всеволод даже взором не поласкал полонянок. Так бы воины и увели их в стан, если бы одна из них не открыла своего лица. Всего мгновение смотрели на Всеволода большие серые и печальные глаза, но этого мгновения оказалось достаточно, чтобы князь догадался, что перед ним не половчанка и не куманка. Он придержал её и сказал:
— Братец Святослав, я оставлю её себе.
— И хорошо, — отозвался Святослав.
Через три дня, предав земле павших русичей, собрав и поделив с братом половецкую добычу, Всеволод отправился в своё княжество. Полонянку везли в добытой у врага кибитке. При ней неотступно следовали два воина. Князь Всеволод не беспокоил пленницу. Ещё на месте сечи он задал ей через толмача два вопроса: «Кто ты? Как тебя звать?» Она же лица не открыла и промолчала. Всеволод увидел, что плечи её дрожат от страха, он попытался разгадать её положение близ половецкого князя, но это ему не удалось. В одном он убедился: она не была ни женой Секала, ни его наложницей. О том говорила её убогая одежда. Спрятав полонянку в кибитку, Всеволод попытался забыть о ней. Ан нет, сие не удавалось: её печальные глаза неотступно светились перед ним. В Переяславле князь отвёл ей покой в своих палатах, приставил к ней добрую и ласковую мамку, боярыню Аглаю, и наказал ей:
— Ты, матушка Аглая, растопи лёд в груди полонянки и выведай всё, чем она жила.
Аглая больше месяца приходила к Всеволоду с пустыми руками.
— Одна поруха, родимый князь. Камень и есть камень холодный твоя полонянка.
— Может, она без языка? - спросил озадаченный князь.
— Не ведаю, родимый. Лицом-то она уж больно пригожа и статью хороша. А вот про язык не скажу. Да ты сам к ней зайди, княже. И чего тебе, не обременённому семеюшкой...
Всеволод вдовствовал уже около четырёх лет. Все эти годы он не знал женского тепла. Да и семеюшка, царевна Елена, побочная дочь византийского императора Константина Мономаха, мало согревала его в последние годы. Какая-то неведомая болезнь не по дням, а по часам съедала тело и дух княгини. Когда она преставилась, то в раку положили кожу да кости.
Князь прислушался к совету Аглаи. Он не был человеком робкого десятка перед жёнками и сказал мамке:
— Я и впрямь вольный муж, потому и сраму за мной не будет. Однако идём, Аглаюшка, вместе, дабы не напугал девицу.
Полонянка сидела за рукоделием: вязала шерстяные чулки. С появлением князя и боярыни лишь на миг подняла глаза и вновь опустила к рукоделию.
Князь подошёл к ней и проявил волю, поднял её лицо за подбородок.
— Я — Всеволод, — сказал он и ткнул себя пальцем в грудь. — А ты? — Знал князь, чего от неё требует, и ждал ответа.
Полонянка смотрела на князя без страха, и не было в её глазах печали. И сказала она то, что повергло князя в изумление. Она ответила по-русски:
— Мне ведомо, что ты князь Всеволод. И за то, что спас меня от неволи, буду молить Бога до конца дней своих о твоём здравии.
— Господи, но кто ты есть? Почему не откроешься? — воскликнул князь.
— За то винюсь, князь-батюшка. Десять лет молчала, как в полон нас увели да матушка с братиками пропала.
Всеволод присел рядом с полонянкой и, не спуская с её лица удивлённых глаз, спрашивал:
— Но откуда ты? Чья?
