— Что же нам теперь делать, мой дорогой советник?
Маркграф Деди ответил с кислой миной:
— Ваше величество, нам лучше всего поскорее убраться из Штадена, не потеряв лица.
— Совет разумный, — согласился Генрих, — но не лучше ли забыть о лице и добыть из нашего появления здесь хоть какую-нибудь выгоду. К тому же есть повод: мы сопровождали караван от самого Мейсена и даже рисковали жизнью. Теперь всё позади и нам должно быть вознаграждение.
Маркграф Деди часто удивлялся, глядя на поведение своего кайзера. Но удивлениям наступил конец. Деди понял, что император обречён совершать неразумные и даже гнусные поступки. Чем он мог оправдаться перед графиней Гедвигой после нападения на караван невесты её сына, за что он обвинял княжну в дурном нраве? Однако Деди знал, что его господина никогда не терзали муки совести. Ведь он считал, что все его деяния идут во благо империи.
В трапезной появились графиня Гедвига и княгиня Ода. Увидев их, император замер в величественной позе в ожидании, когда они поклонятся ему. Взгляд его зелёных с рыжинкой глаз был добродушен — дескать, не бойтесь меня, когти мои спрятаны. Его торчащие рыжие усы и клип рыжей бороды в этот миг делали его лицо добрым, отеческим. И женщины, в душе презирающие его, чуть было не дрогнули перед ним и были готовы поклониться. Но слева за спиною Генриха IV висел портрет маркграфа Удона, и, лишь скользнув по нему глазами, Гедвига и Ода вскинули голову. «Да и что нам гнуть шею перед свергнутым сатиром», — подумала княгиня Ода. Как она понимала, он и её мог ограбить, доберись до её сокровищ в Мейсене. Гедвига, однако, проявила к императору милость и пригласила его к столу.
— Вы голодны, государь. Садитесь и отведайте нашей деревенской пищи.
Генриха не понадобилось приглашать дважды. После трапезы в замке Оды он ничего не ел, а с того часа прошли сутки. Однако на столе не было обилия блюд, к какому привык Генрих: овощи, блюда с говядиной, кувшины с вином — вот и всё, что приготовила графиня на угощение императору. Но как подойти к этому скудному столу, если на тебя смотрят две пары ледяных глаз, ежели тебе льстиво не улыбаются. Однако государь не уронил своего достоинства, добродушно сказал:
— Император запомнит ваше милосердие. Вы избавили его от голодной смерти. — С тем и проследовал к столу, сел на подобающее ему место, махнул слугам рукой.
Они распахнули двери, и в залу вошли толпой придворные Генриха. Впереди вышагивал столь же ловкий, как его господин, маркграф Деди. Следом шли графы Ульрих Сузский и Паоло Кинелли, другие вельможи. Последним появился барон Ламберг. В зале стало шумно. Спутники Генриха и впрямь были голодны. Вскоре блюда с говядиной, кувшины с вином опустели. Слуги принесли кое-какую смену блюд, вина добавили.
Пока орава императора насыщалась, Гедвига и Ода сидели не притрагиваясь к пище, изредка обмениваясь короткими фразами. Но вот Генрих утолил голод, вытер о камзол руки и спросил Гедвигу:
— Государыня, почему же нет за столом маркграфа? Или он не желает видеть своего императора и дядюшку?
— Ваше величество, мальчик устал с дороги и спит, — ответила Гедвига. — Надеюсь, вы увидите его.
— И ведь только ради Генриха и скакал в Штаден. Вот княгиня Ода скажет, какую заботу я имею о нём и о его чести.
— И для этого вы, государь, попытались освободить его от каравана невесты, с коим он прибыл из России, — не стерпела лицемерия и жёстко упрекнула императора графиня.
— Полно, кузина, я только защищал мальчика от нападок моего непутёвого Дед и. Он слишком рьяно служит своему императору и всюду видит измены. И даже нынче ночью близ таверны «Два быка» напал на твоих людей, считая, что своей поездкой в Россию они изменили императору.
— Да, мне это известно, ваше величество. Но за такую рьяность следует наказывать. Воины Деди ранили трёх россов, ратников княжны Евпраксии, а их-то вы не можете обвинить в измене вам.
— Но россы напали на него, обороняя изменников. И он вынужден был защищаться.
Княгиня Ода приникла к уху графини, прошептала:
— Этот сатир верен себе. Его не уличить ни в чём. И тебе пора от него избавиться.
Гедвига дала знать Оде, что согласна с нею, и без какой-либо почтительности сказала Генриху:
— Спасибо, государь. Если мои люди и впрямь изменили тебе, я предам их суду. Но я не уверена в их измене. Вам же пора покинуть замок. К отъезду всё готово. Ваши раненые воины останутся в замке, и мы их вылечим.
Однако выпроводить императора оказалось не так просто. Он заявил, что у него есть важная причина увидеть княжну Евпраксию и не менее важная причина дать совет графине. Да и Ода напомнила Гедвиге о Кведлинбурге.
— Хорошо, я слушаю вас, государь, — сказала графиня.
— Твой сын ещё очень молод. Мой долг — проявить заботу о нём. Он нашёл себе прекрасную невесту. Но сие не значит, что она будет такой же супругой. Без воспитания она останется всё той же дикаркой.
— Мы об этом думали, государь, — ответила Гедвига.
— И надеялись обойтись без меня. Но поскольку лучшего воспитания, чем в Кведлинбурге, нет в Германии, без моей помощи вам не обойтись. Вы же знаете принципы Адельгейды. Без моего слова она и на порог не пустит дикарку.
Гедвига знала это. Но вопреки совету Оды просить Генриха о милости не стала, а чтобы досадить ему, сказала:
— Полно, государь, мы уже сыты вашей заботой, и потому княжна пойдёт на воспитание в Гандерхейм.
— Кузина, не лишайте меня исполнения долга. К тому же я знаю, в каком монастыре крепче хранят благочестие девиц. Княжне быть в Кведлинбурге. Так уж я повелеваю.
Графиня прекратила напрасный спор, зная упрямство императора. Она поняла и то, что выпроводить его из замка на ночь глядя тоже будет не по-божески, и скрепя сердце смирилась с его пребыванием.
В этот день Генриху IV так и не удалось увидеть Евпраксию. Не повезло ему и в другом: не мог уснуть. И в полночь император поднялся с ложа, оделся и покинул спальню. При слабом свете масляных светильников он бродил по замку, поднимался с этажа на этаж, обходил залы, заглядывал в покои, словно искал что-то. Возле одной запертой изнутри двери он долго стоял, прислонившись к косяку, догадываясь, что стоит близ опочивальни юной княжны. Во рту у него всё пересохло, бились жилки в висках, и он испытывал неодолимое желание войти в покой и постоять близ ложа «дикарки ». И не только постоять. Таилось в нём, в самой глубине груди, ещё одно желание, в котором он даже себе не хотел признаваться. От этого желания ладони его рук покрылись потом, и в них ощущалась дрожь. Генрих дважды пытался открыть дверь, с силой давил на ручку. Чем бы завершились его попытки проникнуть в покой, неизвестно, но ему помешали.
Приоткрылась дверь смежного со спальней княжны покоя, и Генрих заметил крупного мужчину, держащего в руках короткий меч-сулебу. Император ощутил в груди страх и быстро направился к лестнице. Он шёл и оглядывался. Человек с мечом подошёл к покою княжны и замер. Это был верный страж Евпраксии, боярский сын Родион.
