— Простите, матушка аббатиса, что греховодничаю. Да родимой матушки науку нельзя забывать.
На лице Евпраксии аббатиса не заметила смирения, оно оставалось живым и улыбчивым, а глаза излучали искры. В другой раз Адельгейда сделала бы выговор воспитаннице, которая вольничала в неурочный час, занимаясь неведомой ей страстью. Но на сей раз было не до этого, и она лишь заметила:
— Вольности в тебе много, крестница. Ну да об этом потом поговорим. А сейчас подскажи мне, светлая головушка, где искать твоих подружек?
— Матушка аббатиса, я того не ведаю. Но я думала о них, и было бы разумно послать моего Родиона к тётушке Оде. Она постарается для вас.
— Я принимаю твой совет. Но этого мало, дочь моя.
— Поди, так, — согласилась Евпраксия. — Но я бы отправила посыльных к родителям. Вы, я вижу, остерегаетесь того. А ведь тайное всё равно станет явным и будет хуже.
Почему-то эта разумная мысль не приходила аббатисе в голову. И она согласилась с крестницей, хотя и знала, что сделать это довольно трудно. Многие родители жили далеко oт Кведлинбурга, и пройдёт немало времени, пока гонцы доберутся. Да и где их взять, тех двенадцать гонцов. Евпраксии она сказала:
— Ты пошли Милицу к Родиону. Я напишу грамоту для княгини Оды, и пусть она отнесёт.
Евпраксия кивала, но не согласилась с аббатисой.
— Матушка, позволь нам вместе сходить к Родиону. Я знаю, что наказать ему.
— Да, я разрешаю. Но возьмите повозку. А я распоряжусь, чтобы вас выпустили.
Прошло ещё несколько дней. Воспитанницы не возвратились. Адельгейда нашла в городе добровольных гонцов и послала их по адресам. Но и сама, не вытерпев душевных терзаний, отправилась на поиски императора. Что-то побудило её ехать в Майнц, где император часто и подолгу жил. Раним утром она покинула монастырь, чтобы по воле злого рока уже не вернуться в него.
Адельгейда не ошиблась: Генрих был в Майнце. Он встретил сестру любезно. Она же была сурова с братом и жёстко сказала:
— Верни моих воспитанниц немедленно! Только негодяи так могут поступать!
Император словно бы и не слышал требования аббатисы, ответил с улыбкой:
— Дорогая сестра, мои ассамблеи продолжаются, девочки веселятся. Зачем же лишать их радости?!
— Ты дал слово, но не сдержал его, и это бесчестно. Что я отвечу их родителям?
— Не пекись о родителях, сестра. Мне отвечать перед ними. Просто я пьян от победы, и потому прости мою забывчивость. И не сердись. Сегодня отвезу тебя на торжественный бал, где ты увидишь своих воспитанниц, а завтра все вместе отправитесь в Кведлинбург.
Адельгейда ещё продолжала негодовать. Она знала коварство Генриха, он умел нежно говорить собеседниками. На этот раз она была настороже, но недолго. Ведь в сказанном братом был соблазн: она увидит своих воспитанниц, узнает, что с ними и почему их до сих пор не вернули в обитель.
— Хорошо, я поеду на твою ассамблею, но при условии, что сегодня же по её завершении мы покинем Майнц.
— У тебя будет полная свобода действий, — заверил Генрих сестру. — А теперь тебе пора отдохнуть и набраться сил. Да, да, силы тебе потребуются, — многозначительно произнёс Генрих.
Вскоре же после полудня императорский замок в Майнце покинули несколько экипажей и пол тора десятка верховых всадников во главе с императором. За городом кортеж направился на юг, и через полчаса лёгкой рыси перед путниками возник старый королевский замок «Орлиное гнездо». Он возвышался на холме, и мощные стены его поднимались высоко в небо. Подъёмный мост был спущен, ворота распахнуты, и кортеж въехал на двор замка. Тотчас на дворе всё ожило, приезжие покидали седла, экипажи, слуги уводили в конюшни коней. Лишь в одном экипаже дверца долго не открывалась. Там сидела Адельгейда, и её удерживало некое тяжёлое предчувствие. Оно возникло не сейчас, а в те минуты, когда кортеж покинул Майнц. Почему император свой последний торжественный бал проводил не в городе, а где-то в отдалённом замке, к тому же, как помнила Адельгейда, многие годы необитаемом? Но времени на размышления у неё не оказалось. Генрих распахнул дверцу экипажа и сказал, словно попытался развеять сомнения сестры:
— Идём, любезная. Я обещаю тебе, что ты увидишь нечто необыкновенное и сама пожелаешь принять участие в играх.
Адельгейда покинула экипаж, и Генрих повёл её в замок. В просторном зале, куда ввёл Генрих сестру, собралось уже человек сорок гостей, большей частью молодых вельмож, молодых дам. Были накрыты столы, но за ними никто не сидел, да и сидеть было не на чем. Гости подходили к столам, что-то пили, ели и вновь прогуливались или собирались в группы, вели беседу. Всё было привычно Адельгейде, потому что в юности она была участницей таких балов. С появлением императора, который сразу же проследовал к столу и встал во главе его, все пришли в оживление. Молодой и красивый южанин граф Манфред Дизентийский задорно крикнул:
— Виват кайзеру!
И многие повторили сей возглас. Да тут же были наполнены кубки. И под бурную здравицу императору гости осушили их. Не прошло и нескольких минут, как Генрих нашёл новый повод для выпивки.
— Дорогие николаиты, — обратился он к вельможам и дамам, — перед вами аббатиса Кведлинбурга, чудесных воспитанниц которой вы уже знаете. Я поднимаю кубок за приобщение Адельгейды к нашему ордену. Надеюсь, что сегодня это случится. — И Генрих вновь осушил кубок.
И все выпили за сестру императора. Но этим тост не завершился. Кубки были наполнены вновь. К аббатисе подошёл граф Манфред и, нисколько не смущаясь её монашеского одеяния, преподнёс ей губок с вином.
— Прекрасная невеста Христова, вкуси с нами вина. Да раскрой свои губы в улыбке, озари нас солнечным светом.
Адельгейда отвела руку Манфреда с кубком.
— Не бери грех на душу, граф, и не смущай Христову невесту.
— Выпей, матушка, выпей, — настаивал Манфред. — Вино от Бога, и в том нет греха...
— Сестра, уважь моих рыцарей, выпей, — склонившись к Адельгейде, сказал Генрих.
— Где мои девочки? — строго спросила она.
— Ты пригуби, и сейчас увидишь их, — настаивал Генрих и сам преподнёс ей кубок с вином.
«Господи, ради них принимаю грех на душу», — помолилась Адельгейда и взяла кубок.
— Слава Адельгейде, слава! — закричали николаиты. Аббатиса сделала несколько маленьких глотков, как на причастии.
Генрих вновь вложил ей кубок в руки и попросил:
— Выпей за меня, сестрица. И, клянусь, между нами никогда больше не пробежит черпая кошка.
— Хорошо, — согласилась она и выпила вина больше, чем хотела, потому как сильная рука Генриха тому помогла. — Зачем ты это сделал? — рассердилась Адельгейда. — Нет, ты не ищешь со мною мира.
