— А ведь он вас хотел отравить, мой государь. — Тайну перстня маркграф не открыл. А в нём вместо яда хранилась истёртая в порошок яичная скорлупа.
— Ты рисковал, маркграф. Я мог ошибиться и взять его кубок.
— Нет, государь, ты не мог сделать промах. Твой кубок тебе хорошо знаком, — уверенно отозвался Деди.
— В том воля Провидения Божьего. — Император помолчал, думая о чём-то сокровенном, потом строго сказал: — И вот что, маркграф Саксонский, позаботься о маркграфине Штаденской Адельгейде-Евпраксии. Чтобы волос не упал с головы несчастной вдовы.
— Мой государь, не изволь беспокоиться.
— Вот и славно. — И император скрылся за тайной дверью.
Тело Генриха Штаденского ещё долго лежало на полу. Потом Деди привёл трёх воинов. Они завернули покойного в чёрный холст, обвязали верёвками и унесли. Деди подошёл к столу, взял один из кубков, заглянул в него и подумал: «Да, всё было бы наоборот, если бы Рыжебородый перепутал чары».
В тот же день зело покойного было отправлено в Штаден. Но графине Гедвиге о смерти сына передали лишь на другой день. Это окончательно подкосило силы болезненной женщины, и её почти без чувств повезли следом за покойным.
Маркграф Генрих ушёл из жизни на неделю раньше, чем преставилась императрица Берта. Она скончалась 27 декабря 1087 года. Проводные колокольные звоны оповестили народ Германии об утрате любимой государыни, и держава окуталась в траур. Генрих IV почтил похороны супруги. И ему запомнился этот день на многие годы. Он будет скорбеть о том, что свёл в могилу одну из самых прекрасных женщин Германии. Но то будет позднее раскаяние.
Глава четырнадцатая
ВДОВА
Овдовевшая так неожиданно Евпраксия ощущала в себе некую безучастность к происходящему в Штадене. Она словно окаменела, и как бы не она, а кто-то другой принимал участие в похоронах. У неё не было слёз по покойному мужу, и смотрела она на него словно на чужого, недоумевала: зачем и кому нужно было её замужество с чуждым ей по духу человеком? И думала она только о том, чтобы поскорее свершился обряд похорон и она смогла уехать в родную Русь. Жажда вырваться из чопорной среды Штадена была настолько сильна, что Евпраксия не находила себе места. И вместо того, чтобы стоять у гроба покойного супруга, она неприкаянно бродила по замку, словно потеряла нечто более важное, чем муж. Однако, глядя на неё, княгиня Ода думала, что её племянница страдает от потери Генриха, подходила к ней, прижимала к себе, успокаивала, как это делают на Руси:
— Ты поплачь, родимая, поплачь, и горе осядет.
Похороны Генриха в фамильном склепе Штаденского храма Святого Бонифация были многолюдными. Прощались с ним сотни горожан и вассалов, съехавшихся со многих земель Нордмарки маркграфов. Генриха любили и горожане, и крестьяне. Печаль была общей. В последний миг прощания пролила слёзы и Евпраксия. Она вспомнила, что все полтора года супружества Генрих был с нею нежен и ласков. В эти последние минуты она вдруг поняла, что потеряла достойного уважения человека. Не в силах сдержать хлынувшие слёзы, она прижалась к тётушке Оде и зарыдала. Она прощалась не только с супругом, но и с теми безмятежными днями в замке Штаден, кои пролетели со дня свадьбы, как стая птиц. Всё-таки ей было что вспомнить, хотя бы потому, что она сотворила из «ангелочка» достойного мужчину.
Слёзы Евпраксии влились в реку людской печали. И только одно лицо поражало всех своим равнодушием. Рядом с плачущей Гедвигой стоял её сын и брат Генриха молодой граф Людигер Удо. Он был моложе Генриха на два года. Среднего роста, широкоплечий, с крупным, грубо высеченным лицом, он смотрел на обряд похорон холодными светло-голубыми глазами, и губы его застыли в презрительной усмешке. Евпраксия лишь на мгновение подняла на него глаза, но ей показалось, что он ударил её по лицу. Такая сила была в его взгляде, и она перестала плакать, сильнее прижалась к Оде, ища у неё защиты.
А через два дня после похорон маркграфа Генриха в Штаден примчался гонец из Кёльна. Он привёз повеление императора графине Гедвиге явиться в Кёльн и почтить память скончавшейся императрицы Берты. С нею отбывала и княгиня Ода. Расставаясь с Евпраксией, заботливая тётушка посоветовала:
— Ты побереги себя, родимая, и будь подальше от Людигера, а Романа держи рядом. А как вернусь из Кёльна, мы подумаем о твоей судьбе.
— Я, пожалуй, через неделю уеду домой, — возразила Евпраксия. — Всё здесь чужое мне.
— Но у тебя есть долг перед покойным. Ты это знаешь. И ты — маркграфиня, наследница всего, что принадлежало Генриху в Нордмарке.
— Господи, это мучительно сознавать, потому как мне ничего не надо. Да и Людигер того не отдаст, — размышляла Евпраксия. И пошла навстречу княгине: — Хорошо, тётушка, я дождусь тебя.
С отъездом княгини Оды в замке вновь воцарилась гнетущая тишина. Утешением Евпраксии были лишь Родион и Милица. Ей было с кем отвести душу, унять сердечные боли. Однако за минувшие полтора года и Родион с Милицей отдалились от неё. Вскоре после свадьбы разумный Родион поборол свою тайную страсть к княжне и пришёл к ней с поклоном. Смиренно опустив голову, попросил:
— Матушка княгиня, дозволь мне, боярскому сыну Родиону и боярской дочери Милице сойтись в семеюшку.
Тогда у Евпраксии пропал весёлый блеск в глазах, улыбка сошла, она побледнела, но милостиво дозволила.
— Вы достойны друг друга. Но как же без венчания?
— Полно, матушка, нам вдосталь твоего благословения.
— А что же Милица думает? И будете ли вы служить мне?
— Верой и правдой будем служить. А Милица тут, рядом. — Родион метнулся к двери, распахнул её и позвал: — Милица, тебя...
Сенная девушка Милица вошла тотчас, потому как ждала зова за дверью. Её лихоманило от страха. Боялась она, что княгиня, страдая сердечной болестью к Родиону, запретит ей и думать о супружестве. А то, что Евпраксия любила своего гридня, Милица знала давно. Бледная, дрожащая Милица не смела поднять головы. А её госпожа рассмеялась.
— Красна девица, да люб ли тебе сей вольный сокол? — спросила она.
— Люб, матушка, люб! — крикнула Милица и брякнулась в ноги княгине. — Благослови нас, родимая!
— Подойди, сокол, встань и ты на колени, коль волюшка надоела, — по-прежнему весело сказала Евпраксия.
— Слушаюсь твоего повеления, матушка, — ответил серьёзно Родион и встал рядом с Милицей.
Красивая то была пара. Евпраксия полюбовалась ими, подумала: «Ох и детишек нарожают эти петушок да курочка». Она достала с груди православный золотой крестик, с коим и после ухода в католичество не расставалась, перекрестила им Родиона и Милицу трижды, как могла, торжественно завершила обряд.
— Благословляю вас на супружество, нарекаю мужем и женой. Служите друг другу по Божьим заповедям. Да прошу милости у Всевышнего за мою вольность.
