— Я и сам много слышал о том. И если наступит час, я надену рыцарские доспехи и пойду в Святую землю.
— Потому ты должен быть готов ко всяким неожиданностям.
— Но я учусь владеть мечом и буду всегда с ним...
— Ты уже во многом преуспел. Но враг всегда коварен, и ты можешь остаться без меча перед вооружённым воином. Что тогда?
Генрих смотрел на Евпраксию с детским удивлением. Дескать, и правда, что тогда? Она ему не подсказала, и он сдался:
— Я согласен, матушка.
— Одно помни: это наука трудная, нужно много терпения и упорства.
— Я упорен и одолею.
— Ты молодец. А теперь идём к мастерам и попросим их сделать нам истукана.
Вскоре чучело сделали по подобию того, на каком занималась Евпраксия в Киеве. Его подвесили в просторном покое в дальней части палаццо. Заниматься Евпраксия и Генрих приходили по утрам до трапезы. Они были в лёгкой одежде и принимались за дело не мешкая. Евпраксия удивлялась упорству принца. День за днём они сгоняли с себя по семь потов, пока пальцы не приобретали твёрдость металла, а удары не превратились в летящие стрелы, точно поражающие цель. Когда с них сходил седьмой пот, они садились у окна на скамью, обитую бархатом, и любовались видом на реку Арно, на лодки и морские суда, уходящие под парусами в море. В такие минуты Евпраксия вспоминала родной Днепр, видела на нём белокрылые ладьи, скользящие но могучей реке, и рассказывала Генриху о Киеве, о Руси.
— У нас Днепр шире и могучей, чем Арно. И воды в нём так быстры, что лёгкие струги и ладьи летают по нему словно птицы. Но Киев не так богат дворцами, как Флоренция. Нет ещё в Киеве таких палаццо, как этот. И терема у нас больше деревянные с лесным духом, и кияне у нас под стать былинным богатырям...
Евпраксия и Генрих забывали об окружающем их мире, он прислонялся головой к плечу Евпраксии и со вниманием слушал рассказы о загадочной и далёкой державе русичей.
— У нас так много простору и такие привольные степи, что не всякая птица пролетит их из конца в конец. А матушка мне рассказывала, что я родилась в степи прямо в кибитке, когда за нами гналась орда половцев. Ещё она вспоминала, что когда я появилась на свет, то не заплакала, а засмеялась, загулькала. Вот уж, право, было всем удивление.
Генриху эти рассказы приходились по душе, он вспоминал свою матушку, которая так его любила. Ему казалось, что государыня очень похожа на его мать, он прижимался к её плечу сильнее и просил:
— Теперь, матушка, расскажи про своих братьев. Да прежде всего про Владимира. Слышал я от Тихона, что он могучий богатырь и первый рыцарь в Киеве.
— Верно Тихон сказал. Нет ему равных в сечах. И враги, особенно половцы, боятся его пуще огня. А супруга у него — дочь византийского императора Константина Мономаха, жена знатная. Братец мой Володимир любит военные походы. Токмо ни на кого не нападает, а больше рубежи своей земли защищает. — Рассказав о Владимире, Евпраксия вспомнила двоюродного брата Филиппа, короля Франции. — Знатный братец есть у меня во Франции. Ты как поднимешься на престол, побывай в той державе. Мой брат король Филипп славный и миролюбивый государь. Есть там ещё братец принц Гуго и сестрица принцесса Эмма. И про Швецию, Венгрию и Польшу тоже помни, и там есть мои родичи.
Бежали дни, месяцы, и под руками Евпраксии, согретый её теплом и заботами, принц Генрих преобразился. Куда делись его холодность, печаль — он поднимался ловким, выносливым рыцарем. Евпраксия радовалась, глядя на юного принца. Но пока, кроме забот о Генрихе, у неё было много и своих хлопот и дел. Каждое утро Евпраксии начиналось с ожидания гонцов. Когда граф Вельф-старший покидал Флоренцию, он сказал императрице:
— Вы, государыня, не беспокойтесь. Я буду извещать вас событиях на соборе. И ничто для вас не останется тайной.
— Я верю вам, любезный граф. Но мне мало что нужно знать. Всего лишь об одном жаждаю услыхать: восторжествуют ли добро и справедливость.
Граф Вельф всё-таки сдержал своё слово. После 8 апреля во Флоренцию прибыло восемь гонцов. И последний из них привёз самую важную весть. 8 апреля 1094 года на церковном соборе в Констанце папой римским Урбаном II была прочитана жалобная грамота императрицы Адельгейды-Евпраксии. После чтения её обсуждали, и соборяне пришли к единому мнению о том, чтобы грамоту череp списки знали священнослужители не только Германии и Италии, но и других католических держан. На соборе в Констанце шёл разговор не только об императоре, но и о его секте николаитов. Правда, соборяне говорили об этом с оглядкой. Да и было отчего. Констанцу осадили воины Генриха IV. Казалось, взмахни он рукой, и по этому знаку меченосцы ринулись бы на город, разогнали бы соборян и тысячи паломников, заполонивших город. Так бы и случилось, если бы не горожане. Они вооружались и охраняли покой соборян. Папа Урбан II в своём обращении к горожанам скажет с паперти собора:
— Дети христолюбивые, только благодаря вам церковный собор не разогнали нечестивцы. Да хранят вас Спаситель и Пресвятая Дева Мария.
После событий в Констанце Германия затаилась. Не было волнения по северным городам, где страсти кипели всегда жарче, чем на юге державы. Но по всей стране ходили разговоры о том, что близок конец императорской власти Генриха IV. Белые маги, коим покровительствовала церковь, называли год, месяц и день сто смерти. А в епископстве Шверин вскоре же после церковного собора с чьей-то лёгкой руки служители храмов справили панихиду по усопшему императору? Весть о том прокатилась по всей Германии. Когда же слухи дошли до императора, то он повелел всех церковников Шверина изгнать из епископства и потребовал от папы Урбана назначать епископами только тех, кого он, император, назовёт. «В противном случае я лишу вас права назначать епископов и аббатов», — грозился император.
В отличие от папы Григория VII папа Урбан II не устрашился угроз Генриха IV и удержал инвестуру в своих руках.
Миновал тревожный год, и в январе 1095-го во все католические державы Европы из Рима были отправлены легаты. Они везли буллы примасам церквей с повелением направить в Италию своих иереев. Именем верховного понтифика Римской церкви они сзывались на новый церковный собор. На сей раз его наметили провести в области Эмилия-Романья в городе Пьяченце, где император не мог угрожать соборянам военной расправой. Открытие назначалось на 1 марта 1095 года.
Примчались папские посланцы и во Флоренцию, в палаццо графини Матильды. Её и графов Вельф папа Урбан приглашал в Пьяченцу лично. И Евпраксия приглашалась особо. Глава Римской церкви прислал ей грамоту, в которой выражал благодарность от имени собора в Констанце и просил быть безотлагательно в Пьяченце. В конце грамоты было ласково приписано: «Ты уж, дочь моя, постарайся быть на соборе мужественной».
Пригласили на собор и Генриха IV. Папа Урбан долго не мог найти такого легата, который бы не дрогнул перед императором. Знал папа, что на брошенный им вызов привлечь императора к суду Генрих может ответить непредсказуемой выходкой. И никто не мог утверждать, что посол папы вернётся от императора цел и невредим. Выбор наконец пал на кардинала Риньеро, человека мужественного, умного и умеющего постоять за себя. Кардинал Риньеро согласился на встречу с императором без колебаний. Напутствуя кардинала, папа, однако, предупредил его:
