— Берегись, сын мой, государя. Видит Бог, он коварен и нечист.
Риньеро не признался папе, что отправляется в Мюнхен, где в эту пору находился император, с опаской в душе. Был же он свидетелем того, как Генрих выгонял из Рима папу Григория. Прибыв в Мюнхен, Риньеро не поспешил в императорский замок. Ему важно было знать обстановку, царящую в Мюнхене, и он отправился к папскому нунцию Джакомо Савелли. Нунций был рад встрече с Риньеро и за вечерней трапезой рассказал всё, что знал о жизни императора в Мюнхене.
— Не приведи господь видеть то, как живёт наш государь. Во дворце что ни день, то одно и то же: пиры, ассамблеи, кои похожи на шабаши нечистых... Потому не могу сказать, как примет вас государь. Он ведь многолик, — заключил папский нунций.
Джакомо не ошибся. «Многоликий» встретил легата Риньеро достойно и благодушно. И буллу принял без раздражения, хотя читать не стал. А признание императора даже удивило кардинала.
— Отныне я ни с кем не воюю. Со всеми хочу жить в мире. Моё посещение папы Урбана благодаря Божьему промыслу пошло мне на пользу. Я ко всем милосерден и желаю одного: чтобы моя супруга вернулась под моё крыло.
Кардинал Риньеро пожал плечами, вздохнул и без лести сказал:
— Но вы же знаете, ваше величество, что она на невозвратном пути.
— Полно, кардинал! Я же прощаю ей то, что она вольно себя вела и жалобу писала папе на Богом данного супруга. А ведь подобное непрощаемо. - Император улыбался, и зелёные глаза казались правдивыми. — Вот и передай папе, чтобы он препроводил императрицу ко мне.
— Я передам, ваше величество, твоё желание папе Урбану. Если понтифик исполнит его, значит, Бог с вами.
Генрих пригласил Риньеро на трапезу. Они выпили вина, дабы закрепить, по мнению императора, согласие, достигнутое в беседе. Но Риньеро не был так благодушен, как Генрих, и задал ему вопрос:
— Ваше величество, а что мне ответить папе по поводу буллы, кою я вручил вам?
— Не переживайте, кардинал, я отправлю ответ со своим гонцом.
— В таком случае, ваше величество, скажите, явитесь ли вы на собор в Пьяченце?
— Пусть понтифик не сомневается. Я приеду на собор, но при условии, что папа издаст буллу о возвращении императрицы.
Кардинал засомневался: вряд ли твёрдый в своих поступках папа Урбан пойдёт на поводу у императора. Спросил:
— А ежели папа откажется издать буллу?
Изворотливый Генрих уже знал, как поступить в таком случае. Но пока он держал свой шаг в тайне. Сказал же так, чтобы у кардинала исчезли всякие сомнения.
— Папа пойдёт мне навстречу. Я вымолю у него прощение моих грехов.
— Благословляю вас на сей подвиг, ваше величество.
Вскоре кардинал Риньеро, который станет папой римским ещё при жизни Генриха, покинул Мюнхен. Возвращаясь в Рим, он не преминул остановиться во Флоренции и посетить императрицу.
Минувший год Евпраксия прожила без потрясений, в кругу любезных её сердцу людей. Она часто встречалась с Конрадом и Матильдой. Принц Генрих большую часть времени проводил близ неё. Он подружился с Родионом и Тихоном, и это радовало Евпраксию. Её материнские чувства к принцу крепли. За прошедшее время Генрих преуспел во многих рыцарских занятиях, был ловок, неутомим. И в росте уже догнал Евпраксию. Случалось, что он полные дни проводил в седле или с утра до вечера сражался с истуканом.
Приезд Риньеро и его рассказ о побуждениях императора не внесли в жизнь Евпраксии изменений. Она была уверена, что папа Урбан её не выдаст.
— Понтифик ко мне милосерден, и я не сомневаюсь в его доброте ко мне, — сказала Евпраксия, когда выслушала Риньеро.
Всё так и случилось.
Но император последние два месяца перед церковным собором в Пьяченце не оставлял Евпраксию в покое. Два года мирной жизни державы наполнили его казну, и он назначил императрице и её двору содержание. Она перестала жить милостыней, получаемой от графини Матильды и короля Конрада, наконец-то могла позволить себе подобающее государыне существование. Генрих передал в её владение земли близ Гамбурга и Вероны. И чего никак не могла ожидать Евпраксия — отдал ей во владение замок в Вероне, в котором она провела полтора года в заточении. Каждый раз посланником от императора был граф Паоло Кинелли. Тридцатилетий красавец был обаятелен и умел располагать к себе. Его тёмно-вишнёвые глаза светились невинностью, а голос был мягок и завораживающ. Но каждый раз при его появлении во Флоренции Евпраксию что-то настораживало. Она помнила его другим, лишённым придворного лоска и циничным, особенно во время оргии николаитов в Падуе, когда он пытался снять с неё одежды. В первый раз о своём появлении в палаццо Матильды он сказал так:
— Я приехал выразить желание императора. Он просит тебя, ваше величество, переехать во дворец в Вероне. Он скучает по тебе и по младшему сыну. И его можно понять.
Евпраксия не церемонилась с графом, сказала твёрдо, откровенно:
— Ты, граф, знаешь, какие у меня воспоминания о Вероне. Потому передай императ ору, что ноги моей не будет ни во дворце, ни тем паче в Веронском замке.
Поведение графа с каждым разом становилось всё больше подозрительным. И это подтвердил Родион.
— Твой гость, матушка, словно тать шнырял по палатам. Да спрашивал прислуг, сколько при тебе воинов.
— Что ему нужно, Родионы? — взволнованно спросила Евпраксия.
— Как бы знать? Да уж неспроста шныряет. Опасица тебе грозит, государыня. Воинов бы от Матильды надо попросить.
Родион словно в воду глядел. За неделю до начала суда тёмной ночью во двор палаццо Матильды проникли двенадцать вооружённых рыцарей, одетых в монашеские сутаны. Их привели граф Паоло Кинелли и маркграф Людигер Удо. Однако Родион оказался предусмотрительным, он попросил десять воинов у Матильды и предупредил Тихона быть каждую ночь начеку. И Тихон с воинами не сплоховал. Лишь только тати перебрались через ограду и появились близ дворца, пытаясь в него проникнуть, как из каретного сарая выскочили воины, вооружённые саженными кольями, и напали на татей. «Монахи» не успели выхватить из-под сутан мечи, как их начали избивать. Да били так искусно, что вскоре десять «монахов» полегли, лишь двоим удалось убежать. Это были Паоло Кинелли и Людигер Удо. Воины Матильды и Тихона оттащили побитых татей в каменный амбар и там оставили под замком и стражей. А утром посмотреть на «улов» пришла Евпраксия. Пленники оклемались, и Евпраксия могла их допросить:
— Кто вы и зачем ломились во дворец?
Ещё на рассвете, когда «монахи» пришли в себя, они сговорились во всём признаться, покаяться и просить императрицу, чтобы она отправила их к королю Конраду.
— Мы будем преданно служить ему, государыня. А когда он пойдёт ко гробу Господню, мы отправимся с ним.
Евпраксия подумала, почему бы ей не исполнить просьбу воинов императора: пусть теперь послужат его сыну. Однако сказала:
