Московский городской суд под председательством Климова, с участием прокурора Блюмкиной, 20 мая 1949 года признал его виновным в убийстве Грабовских и приговорил к двадцати пяти годам лишения свободы с запрещением после отбытия наказания в течение пяти лет проживать в центральных городах Советского Союза. Сейчас бы Регатуну было восемьдесят три, а Лене Грабовской семьдесят один год.
Ежедневно мимо дома на Смоленской площади проходят тысячи людей, занятых своими мыслями и заботами, и никто из них не знает о том, что когда-то случилось с двумя женщинами, жившими в нем. Кто-то скажет: «А зачем нам все это знать?» – и будет, наверное, прав – знать это совсем не обязательно. Мало ли в Москве где кто жил и где кого убили. Только что плохого в том, если кто-нибудь, проходя мимо того дома, помянет эти две загубленные души добрым словом и пожалеет их?
Говорят, что чем стариннее икона, храм, тем более они «намолены». Если так, то, значит, старые дома более «нажиты». В них рождались, жили и умирали люди не одного поколения, в них они страдали и радовались, целовались и дрались, учились и ухаживали за своими близкими, когда те болели. Проходя мимо старого дома, который сносят, нельзя не остановиться и не посмотреть на оставшуюся еще стоять стену. На ней остались краска, обои, повисли раковины, торчат вбитые кем-то когда-то крючки и гвозди, видны темные пятна. На их месте висели фотографии, картины и зеркала, в которых совсем недавно отражались люди, покинувшие этот уходящий в небытие дом.
Дом 8 по Трубниковскому переулку и теперь выглядит получше многих молодых и не «нажитых», хотя построен давно, во всяком случае, задолго до описанных ниже событий. А события произошли такие. И. о. начальника военного отдела ЦК ВКП(б) Александра Александровича Николенко подчиненные побаивались. Крут был начальник и строг. Одно было у него слабое место: любил выпить. Когда в 1933 году А. А., как его называли на работе, ушел на пенсию, работники отдела вздохнули. Сам же А. А. был недоволен. Считал, что пенсию ему назначили слишком маленькую, четыреста пятьдесят рублей, не по заслугам. Он все-таки был комиссаром, получил контузию на Гражданской войне. Правда, у него имелись квартира в центре города и дача под Москвой, но это же не деньги. Чтобы избавиться от бедности и жить по потребностям, Александр Александрович в 1937 году поменял свою квартиру на комнату в квартире 35 дома 8 по Трубниковскому переулку и на полученную доплату загулял. Когда доплата кончилась, он стал брать деньги в долг без отдачи у знакомых, соседей и вообще мошенничать. Обещая обменять свою большую хорошую комнату на чью-то маленькую и плохую, брал у доверчивых людей деньги и скрывался. А. А. можно было нередко встретить в каком-нибудь московском ресторане, где он, авторитетный и пьяный, раскладывая перед соседом по столику свой партийный билет, книжку персонального пенсионера и удостоверение с надписью «Кремль», просил деньги в долг на самое короткое время. Находились доверчивые люди, которые ссужали ему деньги. Особое доверие у них, конечно, вызывали красные «корочки» с большими вдавленными буквами «Кремль». Но время шло и физиономия лица, имевшего пропуск в Кремль, примелькалась в московских ресторанах и пивных. Его стали узнавать и обещали «набить морду», если он не вернет долг. Тогда Александр Александрович решил сделать в своей жизни еще один шаг к материальному благополучию: продать комнату, а самому переехать на дачу. Как-то летом 1939 года в пивной на Арбате он встретил своего бывшего шофера Жашкова. Объяснил ему ситуацию, попросил подыскать покупателя. Жашков предложил ему познакомиться с одной дамочкой, которая как раз хочет купить в Москве жилплощадь. Вскоре состоялось знакомство А. А. с Анной Ивановной Звигельской. Анне Ивановне было тогда сорок девять лет. Она сообщила, что живет одна, муж ее умер, и если Александр Александрович пропишет ее в своей комнате, а сам из нее выпишется, то получит за это от нее восемнадцать тысяч рублей. А. А. не возражал… На всякий случай решили оформить брак, после чего Анна Ивановна в качестве аванса передала Александру Александровичу восемь тысяч рублей и стала жить в его комнате в квартире 35 дома 8 по Трубниковскому переулку (в этом доме потом жил журналист Артем Боровик). Однако жизни под потолком этой комнаты у Николенко и Звигельской не получилось. Николенко женщины вообще не интересовали. Круг его интересов ограничивался вином, водкой и пивом. На приобретение их он и вымогал у Анны Ивановны деньги. Сначала просил, умолял. Даже обещал посвятить ей свой первый инфаркт и завещать золотые зубы, ну а потом стал хамить и угрожать. Она же, испытывая острое отвращение к новому мужу, постоянно тосковала о прежнем, о Вацлаве Милькевиче, поляке, арестованном НКВД за шпионаж. Именно после его ареста в Орле, где они тогда жили, и выселения из казенной квартиры Анна Ивановна и продала всю обстановку за восемнадцать тысяч рублей, уехав в Москву.
В 1940 году отношения между А. А. и А. И. крайне испортились, и они подали на развод. Анна Ивановна говорила, что муж пьянствует, придирается к ней, приводит в квартиру своих собутыльников и устраивает попойки, а Александр Александрович, узнавший от знакомого чекиста о первом муже Анны Ивановны, кричал, что она его обманула, что ее муж жив и что сама она жена «врага народа». Суд супругов развел. Жить же они продолжали в одной комнате. Анне Ивановне некуда было идти, а кроме того, она уже отдала А. А. восемь тысяч рублей из своих сбережений. Вообще-то она отдала ему гораздо больше. А. А. же постоянно требовал, чтобы она выложила ему все восемнадцать тысяч. Анна Ивановна возражала и напоминала ему о существующей между ними договоренности о том, что она отдаст ему все деньги только после того, как он выпишется из квартиры. «Отдай остальные, тварь, – ревел пьяный Николенко, – или уходи, а то покончу с тобой!» Приходилось Анне Ивановне как-то от него откупаться. «У тебя столько волос на голове нет, сколько я ему денег передала», – сказала она как-то своей подруге, Чистовой. Война не примирила бывших супругов. Наоборот, от голода, холода, а Николенко еще и от недостатка водки, они стали более озлобленными. О переезде на дачу Николенко теперь не мог и думать. И вот в субботу, 7 февраля 1942 года, когда Анна Ивановна в одиннадцать часов утра, вернувшись с работы и желая поспать, выключила радио, Александр Александрович взорвался.
«Ты что, шкура вражеская, не даешь мне сводку информбюро послушать, да я тебя…» – прохрипел он. Анна Ивановна отрезала: «Можешь свои сводки на Арбатской площади слушать, а я ночь работала, спать хочу». Тогда Николенко вскочил с кровати, схватил молоток и… Сколько раз он ударил им Анну Ивановну, он не помнил. Только стена у кровати, на которой она лежала, была залита кровью.
Рано утром, 8 февраля, Александр Александрович завернул труп в одеяло и в мешок, обвязал веревками, вынес из дома и оставил около помойки, на углу Трубниковского и Дурновского переулков. Там его обнаружил дворник. Он и вызвал милицию. Убийцу нашли быстро. Дело в том, что на мешке, в котором был завернут труп, чернильным карандашом был выведен его домашний адрес: «Трубниковский пер., д. 8, кв. 35». Милиционеры пришли в указанную на мешке квартиру и нашли в ней не только тепленького Александра Александровича, но и кровь на стене у кровати и тумбочки, и молоток в крови, и прилипшие к молотку каштановые волосы Анны Ивановны. Николенко арестовали и судили. Суд дал ему десять лет.
