Мусор лежал во дворах, и многие дворы стали походить на свалки. Весной 1942 года «Вечерняя Москва» назвала двор дома 12 по Калашному переулку «Музеем антисанитарии». Зимой, помимо мусора, дворы заваливало снегом и льдом – и ни выехать со двора, ни заехать в него было невозможно. Мусором, кстати, были забиты не только дворы, но и мусоропроводы. Он в них разлагался и отравлял воздух. В домах развелись крысы, а для «крысонепроницаемости полов» домоуправления ничего не делали.
Крыс было так много, что они заедали кошек. Кошки стали большой ценностью. Их воровали и приносили в дар любимым женщинам. Им отдавали последние продукты.
Мусор сжигали. Жгли его в котельных домов и в печах, сконструированных инженером Вериным. У печей этих были свои недостатки: на них уходило много топлива, около них круглосуточно кто-то должен был дежурить и, кроме того, они сильно дымили. Из-за всего этого печи Верина особого распространения не получили. На всю Москву их насчитывалось немногим более двухсот штук. С сухим мусором проще, его сжигали во дворах и на пустырях. Остальной мусор закапывали или использовали как удобрение, вывозя на огороды. Во время войны в Москве появилось сто пятьдесят ям, в которых гниющий мусор перерабатывался в удобрение.
Московское начальство заметило в ту весну, что служители коммунального ведомства, наводя порядок в своих епархиях, одновременно захламляют город. С их дозволения, а может быть, и по их инициативе, снег из дворов и переулков сгребался на середину улиц и площадей в надежде на то, что там его «раскатают» автомашины. Тащили со дворов на улицы и бульвары глыбы льда, а мусор и всякие отбросы сбрасывались в реки, пруды и в канализацию. В результате на улицах появлялась грязь, на бульварах торосы, а в водоемах – зараза.
Мосгорисполком принял решения об уборке улиц как в весенне-летний, так и осенне-зимний периоды. Согласно этим решениям урны для мусора на улицах города должны были стоять одна от другой не более чем сорок метров, а подметать и поливать улицы дворникам следовало не ранее двух часов дня, чтобы не создавать неудобства для пешеходов.
Во время войны, помимо проблемы с мусором, возникла еще одна большая проблема: нечистоты.
Перед войной из 38 тысяч московских домовладений только 13 тысяч имело канализацию. Жило в них 65 процентов населения. Жильцы остальных 25 тысяч домов пользовались выгребными ямами. Нечистоты вывозили ассенизаторы. Когда началась война, транспорта для вывоза нечистот, как и для вывоза мусора, почти не осталось. Поскольку вывозить нечистоты стало не на чем, их стали сливать в канализационные колодцы во дворах домов. В эти колодцы сливали также нечистоты и помои из домов с неисправной канализацией. Из-за того, что люди проявляли неаккуратность, выливали ведра с нечистотами в колодцы кое-как, подходить к ним с каждым днем становилось все труднее и труднее. Зимой, в сильный мороз, жижа вокруг колодцев замерзала, зато когда наступала оттепель или просто весна, а за ней и лето, то над колодцами начинали носиться мухи, и подходить к ним можно было лишь зажав нос рукой. Видя такое положение, санинспекция решила закрыть колодцы и устроить во дворах временные выгребные уборные, а над канализационными колодцами в летнее время устанавливать кабины.
В 1944 году тресты очистки организовали бригады по ручному переливу нечистот из выгребных ям в дворовые канализационные колодцы. Для этого специалистами трестов применялись наливные «ручные бочки» объемом 250–300 литров. В Ленинском районе управляющий районным трестом очистки Елгин сконструировал пневматическую бочку для нечистот. Наполнялась и опорожнялась она с помощью сжатого воздуха. Главным при ее опорожнении было не попасть под струю, что не всем и не всегда удавалось. Возможно, поэтому столь перспективным изобретением не воспользовались другие районы столицы. Надо еще сказать, что члены очистных бригад обеспечивались спецодеждой: комбинезоном, резиновым фартуком, сапогами и перчатками. Работали они ночью и утром, не жалея сил. И все же, несмотря на героический труд этих бригад, полностью очистить город от нечистот было невозможно. Тогда Наркомат коммунального хозяйства разрешил нечистоты консервировать, а проще говоря, зарывать выгребные ямы, а кабины туалетов переносить на новое место. Так делалось до 1945 года.
В каменных, многоэтажных домах, когда не действовала канализация, уборные делали в полуподвальных помещениях.
В городе, конечно, имелись и общественные канализованные уборные. Часть их была платной. Например, из семнадцати общественных уборных в Киевском районе платными были две. А из четырнадцати дворовых уборных в этом районе подключили к городской канализации одиннадцать на тридцать шесть «очков» («очко» – профессиональный термин работников коммунального хозяйства).
Все эти на первый взгляд маленькие проблемы городской жизни создавали большие неудобства. Жителям дома 8/3 по Большому Новинскому переулку, например, приходилось бегать в туалет, расположенный во дворе дома 20 по Арбату. А что делать, если ты болен, на дворе минус тридцать и туалет занят? На войне, наверное, и то легче…
В таких условиях наличие чистой воды в городе приобретало особое значение. Водой, естественно, город снабжало Подмосковье. За чистотой воды следило городское и областное начальство. Еще в 1936 году распашка прибрежной полосы вдоль реки Истры была запрещена. Кроме того, по берегам рек и их притоков запрещались строительство дач и выпас скота. Правда, когда было нужно, делались исключения. Такое исключение, например, сделали для строительства дач Совнаркома в Архангельском.
Война растоптала святыни, благие пожелания и запреты. Подмосковный лес горел, массовые захоронения отравляли воду, часть бассейна московских рек занял враг. И все-таки Москва без воды не осталась. Только в 1944 году, когда заработали предприятия, стал ощущаться ее недостаток. Тогда жителям верхних этажей приходилось ходить за водой на нижние или на колонки. Их в городе насчитывалось свыше тысячи семисот. Не зря Москву называли «большой деревней»: ведра и коромысла были в ней отнюдь не лишними предметами быта. Колонки же, которыми пользовались многие москвичи, ломались. То вода из них не шла, то наоборот, текла не переставая. Как-то в 1942 году жители Ямского Поля пожаловались в «Вечернюю Москву» на то, что на углу Первой и Третьей улиц сломалась водоразборная колонка. Газета вмешалась. Тогда на починку колонки была брошена бригада ремонтников. Первым делом бригада выкопала около колонки яму глубиной в два и диаметром в полтора метра. Яма тут же заполнилась водой, после чего бригада уехала и больше не появлялась. А в ямищу эту каждую ночь сваливался какой-нибудь грузовик, который не мог потом из нее до утра выбраться.
И все-таки самым больным местом Москвы тех лет было не вода, не мусор и даже не нечистоты, а жилье. Перед войной в Москве на человека приходилось 4,9 квадратных метра жилой площади. В результате бомбежек в городе были уничтожены и повреждены сотни домов. Около семисот домов осталось без отопления, водопровода и канализации, а свыше тысячи домов нуждалось в капитальном ремонте. Немало пришло в запустение жилья, брошенного эвакуированными жильцами. Вернувшиеся домой люди пытались хоть как-нибудь привести свои жилища в порядок, но на это у них не хватало средств. Коммунальные же службы, также ничего не имевшие, ставили ржавые трубы, сваривали их кое-как, заматывали течи тряпками. В военные, да и в послевоенные годы, водопроводный кран, замотанный тряпкой, был обычным явлением. Резиновых прокладок-то не было. В домах текли крыши, гнили чердачные перекрытия, сыпалась штукатурка, засорялась канализация, а «текущие» ремонты не помогали. Да с ними и не спешили.
