Отношение к хлебу и в магазинах не всегда было подобающим. Буханки укладывали на пол, друг на дружку, в десять рядов, рядом с мылом и картошкой, а продавцы, проходя, касались его сапогами, брюками и халатами. Даже у покупателя хлеб не находил для себя достойного места. Его чаще всего несли за пазухой, под мышкой или в авоське, завернутым в газету, а то и так. Конечно, у покупателей было много других забот, более важных, и людей этих нельзя не пожалеть.
Стоять в очередях при любой погоде несколько часов подряд, участвовать в давке, когда магазин наконец открывался, смотреть, чтобы тебя не обманули продавцы, не обокрали воры, – дело не легкое. В такой обстановке между покупателями и продавцами часто возникало взаимное непонимание и даже озлобление. Особую неприязнь тогда вызывали продавцы-евреи. Помню, как после войны мальчишки на мотив известной песенки «Вася-василек» пели:
Что ты, Вася, приуныл, голову повесил,
Или в булочной Абрам хлеба недовесил?
Надо было два кило – свесил кило двести.
Попадися мне еврей – удушу на месте…
В те годы дети вообще любили переделывать известные песни на свой лад. Например, вместо «Артиллеристы, Сталин дал приказ, / Артиллеристы, зовёт отчизна нас» пели «Артиллеристы, Сталин дал приказ: / Поймать училку и выбить правый глаз», вместо «Три танкиста, три веселых друга, / Экипаж машины боевой» пели: «Три танкиста выпили по триста, / Закусили тухлой колбасой», а прекрасную песню «Всё выше, и выше, и выше / Стремим мы полет наших птиц. / И в каждом пропеллере дышит / Спокойствие наших границ» изуродовали следующим образом: «Всё ниже, и ниже, и ниже / Учитель спускает штаны / И вот показалась указка / И два полушарья земли». Вместо «Так будьте здоровы, живите богато, / А мы уезжаем до дому, до хаты» пели: «Так будьте здоровы, живите богато, / Как жить позволяет вам ваша зарплата, / А если зарплата вам жить не позволит, / Ну что ж, не живите – никто не неволит». Вместо «По военной дороге / Шел в борьбе и тревоге / Боевой восемнадцатый год…» пели:»По военной дороге / Шел петух кривоногий, / А за ним восемнадцать цыплят…»
Что же касается недовеса хлеба в булочной, то он объясняется довольно просто. Хлеб продавцы взвешивали на весах, поскольку на хлебозаводах, а в пекарнях тем более, не было делительной аппаратуры, и буханки имели разный вес. Появившиеся же после войны сайки и французские булки взвешивать было не нужно. А пока что, если покупатель выбивал в кассе «кило» черного, а вес буханки оказывался меньше, то продавец должен был добавить к ней довесок. Этими кусками-довесками были завалены прилавки.
Чтобы иметь доход, некоторые продавцы действительно шли на разные хитрости. Они неправильно устанавливали весы, пользовались облегченными гирями, смачивали хлеб водой для увеличения его веса и, возможно, прибегали к другим хитростям, о которых мы не догадывались.
Картина с видом булочных сороковых, да и пятидесятых годов, будет неполной, если мы не вспомним о существовании специальных приспособлений для резки хлеба. Эти приспособления были встроены в прилавки и представляли собой длинные узкие металлические полотна, заточенные снизу, которые продавец с помощью ручки опускал на подведенные под них батоны и буханки. В шестидесятые годы эти режущие приспособления исчезли. Батоны и буханки стали иметь стандартный вес.
Когда началась война, магазины тоже изменились. Во многих разобрали и вывезли холодильники. Окна забили досками и заложили мешками с песком. Этого требовала светомаскировка и вообще противовоздушная оборона. Так что свет с улицы в помещение магазина не проникал. Поскольку электричество подавалось не всегда, то торговлю часто приходилось вести при свете керосиновых ламп и коптилок. Магазины не отапливались. Продавцы мерзли, согревая время от времени своим дыханием окоченевшие пальцы. Холод помогал сохранять продукты, а герметизация складов, проведенная по распоряжению местной противовоздушной обороны, исключавшая вентиляцию помещений, приводила к их порче. Но выбирать не приходилось. Торговля шла по принципу: «Бери, что есть, а не хочешь брать, проходи».
Изменились магазины не только по форме, но и по содержанию. Во многих из них продукты стали продаваться вместе с промышленными товарами. Московские магазины стали напоминать магазины сельские, где вместе с конфетами, яйцами и салом продавались костюмы, одеколон и автомобильные глушители.
Если мы представим дощатые полы, деревянные прилавки, облупленные стены и прибавим ко всему этому мрак, чад коптилки и черную толпу покупателей с отсветами слабого огня на усталых лицах, мы сможем представить себе магазины того времени.
Когда же бомбежки прекратились и весеннее солнце 1943 года согрело лужи у дверей магазинов, то с витрин отодрали доски, убрали мешки с песком, и единственным напоминанием о войне остались андреевские кресты из бумаги и материи на давно не мытых стеклах. Потом над магазинами снова стали появляться вывески, а в витринах – бутафория. На Петровке после войны вход в булочную украсил большущий калач, а витрину продовольственного магазина на площади Дзержинского (Лубянская) (там теперь сквер) – три больших поросенка в матросках. Этих поросят, наверное, вывезли в качестве трофея из Германии. У продавцов мясного отдела магазина за ухом вечно торчали карандаш или папироса.
В середине войны на улицах Москвы появились сатураторы. Сатураторы – это приборы для газирования воды. Устанавливали их на тележках. Постеленная на тележке клеенка, две стеклянные колбы для сиропа, круглая мойка с дырочками и ручкой сбоку, а также баллон с газом завершали вид этого агрегата. Сатураторы подключали к водопроводу. Газировщица ставила стакан на мойку донышком вверх, поворачивала ручку, и фонтанчики воды обмывали стакан изнутри. Потом она наливала в стакан немного сиропа и заливала его шипящей газированной водой. По прейскуранту эта вода с сиропом стоила тогда семнадцать-двадцать копеек. На всю жизнь запомнился мне неотразимый, искристый вкус холодной газировки.
Помимо проблем с клеенкой, стаканами, газовыми баллонами и прочими необходимыми вещами, у торговцев газированной водой возникали другие, «военные» проблемы. Вызваны они были тем, что в Москве в то время существовали особо охраняемые места, например Первая Мещанская улица, Сретенка, улица Дзержинского (Б. Лубянка). Направленные туда летом 1943 года продавцы газировки вернулись в свою контору ни с чем. Оказалось, милиция прогнала их и запретила там появляться. Только после того как «органам» были представлены списки продавцов и проведена проверка каждого «газировщика», люди на Сретенке получили возможность выпить стакан воды.
Среди других, мирных, проблем торговцев газированной водой была проблема перерасхода сиропа.
Причины перерасхода продавцы объясняли по-разному. Газировщица Зорина, например, объясняла, что ей приходится ежедневно наливать стакан сиропа сторожихе, которая на завтрак ест с этим сиропом хлеб. «Если сторожихе сироп не налить, – пояснила Зорина, – то она не откроет ворота двора, где на ночь остается тележка». Газировщица Рублина, торговавшая на Центральном рынке, перерасход сиропа объяснила тем, что инвалиды требуют наливать им сиропа на рубль. «Они даже палкой дерутся», – прибавила Рублина. Заведующая же палаткой в Москворецком районе Фирсова продажу стакана газированной воды за рубль объяснила так: «Покупатели у меня в основном военные. Они говорят мне: „Дай, только послаще, что тебе, наших денег жалко, что ли?“ Ну, я и наливаю им два черпака сиропа по сорок граммов. Как раз на рубль. Они сами просят: „Дай за рубль!“ Ну, я и даю». Черпаки тогда были на сорок и двадцать граммов. Наливать сироп в стаканы из колб, на которых были нанесены соответствующие деления, стали позже.
