В Литературном институте студенты Беленков, Штейн, Привалов, Рошаева, Шелли Сорокко и Сикорский провозгласили создание нового литературного течения, названного ими «Необарокко». Беленков и его единомышленники утверждали, что сегодня в советской литературе застой. Война должна положить ему конец. Подражатели классики, типа Симонова, должны уступить место новым силам в литературе. Настоящая литература должна перестать ориентироваться на обывателя, она должна ориентироваться на высококультурного и образованного читателя. Новая литература должна стать, как утверждали Беленков и его друзья, по отношению к современной литературе высшей литературой, как по отношению к арифметике высшая математика. «Круг читателей высшей литературы пока еще очень мал, все они могут уместиться на одном диване, но со временем их станет больше», – уверяли они.
Основатели «Необарокко», конечно, преувеличивали. Стихи Шелли Сорокко и Сикорского вполне доступны заурядному читателю.
В стихотворении Сорокко «Тебе» отразились приметы того времени с его очередями, бедностью и пр. Вот оно:
В этот час так горд и независим
Мир спокойных радостей и снов.
Не пиши мне слишком теплых писем,
Не дари мне слишком нежных слов!
Все равно какой-нибудь невежда
Закричит, обиду затая,
Если нежность, радость и надежду
Получу без очереди я.
Все равно зимою или летом
Рвется крик из рубок и кают:
«Нам дают по карточкам котлеты,
Отчего нам счастья не дают?!»
Подожди, пройдет еще немножко,
Догорят последние дрова…
Будут нам по норме, как картошку,
Отпускать горячие слова.
Встанут все: младенцы и седые
И толпа неистова и зла
Будет жечь и грабить кладовые
В магазинах счастья и тепла.
Я пойду и стану рядом с нею
У закрытых окон и дверей.
Разве мне морковь теперь нужнее,
Чем немножко нежности твоей.
Ну, достану нежности немножко,
Все равно не радостно ничуть.
Получу по карточкам картошку
И по норме чувства получу.
Я его использовать не стану,
Все равно не хватит нормы мне,
Но любовь я все-таки достану,
Даже по коммерческой цене!
Неистовая злая толпа, рвущаяся к магазинному прилавку ради того, чтобы что-то схватить, захватить, получить, стала литературным образом и символом того времени.
А вот стихотворение «Страстное желание». В нем другая крайность.
Мне сегодня хочется напиться,
До конца напиться, допьяна!
Все забыть – обязанности, лица,
Горести, тревоги, имена.
Делать все, что можно делать пьяной,
Разбросать тетрадки по столу,
Поругаться, даже побуянить
И поплакать где-нибудь в углу.
Перебить посуду и игрушки,
Не раздевшись влезть в свою кровать,
И, зарывшись в теплые подушки,
Спать неделю, месяц, долго спать.
На неделю разучиться думать,
Разойтись с тревогой и тоской,
И тогда, быть может, из угрюмой
Стану я веселой и живой.
И не знаю, что во сне приснится,
Что же будет? Осень иль весна?
Все равно мне хочется напиться,
До конца напиться, допьяна.
Думаю, что морально-идеологическое состояние поэта, изображенное в этом стихотворении, было понятно и близко многим простым советским людям.
Они устали, замучились и ни о чем так не мечтали, как о долгом, беспробудном сне. Но идеологам само появление каких-то идейных групп показалось недопустимым. О каких там еще «напиться», «обмочиться» может идти речь, когда ВКП(б) призывает перед каждым праздником работников литературы, искусства, кинематографии создавать высокоидейные художественные произведения, достойные великого советского народа?!
Во ВГИКе, Всесоюзном институте кинематографии, дело зашло еще дальше. Там в конце 1943 года появился рукописный журнал под названием «ИЗМИЗМ». Непонятное название пугало еще больше воображение работников агитпропа ЦК ВКП(б). А был этот журнал, как выяснилось, «органом творчески мыслящих студентов первого курса режиссерского факультета», таких, как Юрий Ришар, Всеволод Кухта, Ада Епихова, Армида Перетнек. Разъясняя несведущим, что такое «измизм», они писали: «Те, кто художественно фотографируют жизнь как таковую, – РЕАЛИСТЫ, а те, кто определяют и показывают, ПОЧЕМУ она ТАКАЯ, что в ней мы НЕ ВИДИМ, какой она должна быть, – ИЗМИСТЫ».
Манифесты «измистов» напоминали манифесты футуристов и других ниспровергателей старых, застывших форм. Они, как гласили их тексты, писали «об измах и изме и традиционном идиотизме, о мыслящих интеллигентах и прочих субъектах. О прогрессивных экспериментах и тупоголовых элементах. О творческом гении и тупике в мышлении», а в январе 1944 года, обращаясь к читателям, советовали им: «… Читайте не только глазами, но еще и мозгами». Обрушивались на современность: «Современность форм и современность сюжета совершенно никуда не годятся. Мы приняли будничную ливрею века за одеяние муз и проводим дни в грязных улицах и гадких окраинах наших мерзостных городов, а между тем мы должны восседать на горе с Аполлоном». Хлобыстали себя по пухлым ланитам: «Без сомнения мы вырождаемся, мы продали свое первородство за чечевичную похлебку фактов. Все плохое искусство существует благодаря тому, что мы возвращаемся к жизни и к природе и возводим их в идеал… Жизнь берет свое и изгоняет искусство в пустыню».
Ниспровергать авторитеты и слушать громкую музыку – потребности молодости почти физические. Но в ЦК ВКП(б) их приняли всерьез и студентов исключили. А жаль. Когда я писал эту книгу, то попытался отыскать кого-нибудь из «измистов», но, увы, найти никого не смог. Единственное, что мне удалось, так это узнать судьбу Юрия Ришара. Он все-таки закончил институт. Несколько лет работал на телевидении, но потом поругался с начальством и был уволен. Много пил и в начале девяностых годов умер от «русской болезни». Фамилия Ришар, как выяснилось, совсем не свидетельствует о его французском происхождении. Ее вместе с магазином, купленным в Москве у иностранца, приобрели его предки.
Конечно, не у всех творческих работников и, в частности, выпускников ВГИКа судьба складывалась столь печально, как у Юрия Ришара. Материально, по крайней мере, некоторые из них жили совсем неплохо.
За киносценарий полнометражного фильма, например, можно было получить от 30 до 80 тысяч, а за съемку фильма кинорежиссеру полагалось от 20 до 75 тысяч рублей. Ежемесячно кинорежиссеры, даже если они и не снимали фильмы, получали зарплату. Зарплата наиболее выдающихся режиссеров составляла 4–5 тысяч, а невыдающихся – 2–3 тысячи. Актеры высшей категории в период съемки фильма получали три с половиной – 4 тысячи рублей в месяц. А вот низшая ставка актера третьей категории составляла всего тысячу рублей. Эта ставка уже приближалась к зарплате следователя прокуратуры.
