Книга Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху. 1930-1940 года, страница 75. Автор книги Георгий Андреевский

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Повседневная жизнь Москвы в Сталинскую эпоху. 1930-1940 года»

Cтраница 75

Но вернемся к детям. При всей серьезности разрабатываемых ими проектов они оставались детьми. Играли в «чижика» – маленькую деревяшку с обструганными, как у карандаша, концами, в казаки-разбойники, в пинг-понг, шарики для которого покупали в магазинах, а ракетки делали сами. Выпиливали их из фанеры и обклеивали с обеих сторон наждачной бумагой. Устраивали шумовые оркестры, подбирая «инструменты» где придется, пели песню о картошке – «Здравствуй, милая картошка, тошка, тошка, тошка, / Пионеров идеал. / Тот не знает наслажденья, денья, денья, денья, / Кто картошки не едал». Читали стихи: «Спит лорд Керзон. / Снится лорду страшный сон, / Что его ведут / В наш народный суд». Стояние в церкви на молитве им заменили занятия физкультурой на свежем воздухе. Поначалу ребята стеснялись появляться на людях в одних трусах. Потом – ничего, привыкли.

Так в стране подрастало веселое поколение спорщиков и энтузиастов. Собственно говоря, для жизни в условиях нэпа школьных знаний хватало. Много ли нужно знать, чтобы содержать керосиновую лавку или шляпный магазин? А вот для высшего учебного заведения, для большого производства – их оказалось недостаточно. И порой было обидно, что какой-нибудь бывший реалист (ученик реального дореволюционного училища) может рассчитать деталь, а выпускник нашей, советской школы – не может. Просвистели, стало быть, дети новой России на собраниях и митингах знания, которые так нужны, чтобы строить социализм.

В конце двадцатых годов страна взяла курс на индустриализацию. Хватились инженеров, техников, а те с дореволюционным образованием. А где же выпускники наших школ? Оказалось, что они годятся только в чернорабочие. Писать грамотно и то не научились. Как-то, правда, выручали рабочие факультеты – «рабфаки». Они, как правило, открывались при больших предприятиях. Принимали на них детей рабочих и крестьян, кроме кулаков, разумеется. На дневном рабфаке учились три года, на вечернем – четыре. При поступлении проходили испытания по политграмоте, русскому языку и арифметике, а закончив рабфак, становились специалистами, перейдя, таким образом, от начального образования, минуя среднее, к высшему.

Руководители страны обратились в Наркомпрос. Чем вы тут занимаетесь? У вас программы обучения есть? А учебники вы написали? Оказалось, что ни программ, ни учебников нет. Еще в августе 1918 года Наркомпрос своим циркуляром постановил изгнать учебники из школ, а в 1930 году учителя собрались на конференцию и объявили принцип стабильности учебника вредным и косным. Дескать, все течет, все изменяется.

Вот и получилось, что даже в 1933 году один учебник приходился на семь учеников!

Впрочем, в эти годы трудно было не только с учебниками, но и с тетрадками. В тридцатые годы даже следователи НКВД нередко писали протоколы допросов на обороте географических карт. Городской отдел народного образования был вынужден запретить свободную продажу тетрадей. Он сам распределял их по школам. Правда, на Сухаревском рынке ими продолжали спекулировать.

Наконец, 5 сентября 1931 года в «Правде» появилось Постановление ЦК ВКП(б), которым, как тогда говорили, был нанесен удар «антиленинской теории об отмирании школы и снижении роли учителя, а также по прожектерам, тянущим школу к превращению в цех завода». 18 декабря 1932 года та же газета в передовой статье, озаглавленной «Против левацкого охвостья в школьной работе», разъяснила непонятливым учителям и работникам Наркомпроса, что школа – такой же плацдарм классовой борьбы, как любой другой участок социалистического строительства, что классовые враги всеми силами стараются проникнуть в школу с целью воспитать подрастающее поколение во враждебном коммунизму духе и что партия не потерпит мелкобуржуазного прожектерства и распущенности на таком ответственном участке социалистического строительства. А Сталин добавил: «… образование – это оружие, эффект которого зависит от того, кто его держит в своих руках, кого этим оружием хотят ударить».

Руководству страны стало понятно, что вес этого оружия зависит от знаний, а не от общих фраз. Стране нужны были образованные люди. Революционные преобразования в школьном деле устарели, пользы не приносили и стали просто раздражать.

Главной причиной всех бед того времени считался троцкизм. После его разгрома школьные работники, привыкшие словами Троцкого призывать молодежь «грызть молодыми зубами гранит науки», стали призывать ее «учиться, стиснув зубы», как говорил Сталин.

В троцкизме, левацких загибах тогда обвиняли многих. Досталось и Шульгину с его «Методом проектов». Возможно, этот метод устарел, а возможно, он давал тогда крестьянским детям совершенно неуместный после проведения коллективизации простор для фантазии. Ну что было бы, если бы на уроках в сельской школе дети говорили об организации работы в колхозе, о том, что сеять, когда убирать урожай, как им лучше распорядиться и пр. До чего они могли договориться?!

Школа с тех пор стала действительно все больше и больше напоминать «плацдарм классовой борьбы». В начале тридцатых из нее вычищали классово чуждые и враждебные новой линии партии элементы. Ну а учебный 1935/36 год прошел под флагом стахановского движения. В Москве соревновались между собой районные отделы народного образования, школы, классы, ряды и парты. Везде появились свои «стахановцы». В школе можно было увидеть плакат «Наша школа включилась в стахановское движение. У нас 35 стахановцев». Появились учителя-стахановцы. Они брали на себя всевозможные обязательства. Коллектив словесников одной школы, например, обещал коллективу словесников другой школы научить учеников правильно писать шипящие с мягким знаком, а те им в ответ обещали научить детей правильно писать частицы «не» и «ни» с наречиями, ударники-преподаватели брали на себя обязательства помогать отдельным классам учить уроки, заниматься с отстающими и пр. Потом появились обязательства, внушающие опасения в серьезности высказанных в них намерений. Например: «Включаясь в стахановское движение, я беру на себя обязательство во второй учебной четверти дать 95-процентную успеваемость» или того хуже: «Беру на себя обязательство дать 125-процентную успеваемость». А ведь в то время, даже по официальным данным, в московских школах свыше половины учащихся училось посредственно, а треть – плохо и очень плохо!

Двоечники и троечники составляли большую часть будущих хозяев страны. Грустно, но факт. Учителям, чтобы повысить успеваемость, приходилось завышать оценки, проходить мимо ошибок, подсказывать ученикам ответы, предупреждать их о вызове к доске и прибегать к другим ухищрениям.

Сама система оценок знаний учащихся претерпела в советской школе ряд изменений.

Вместе с самодержавием пала в нашей стране система оценки знаний учеников в цифрах. Оценки стали называться: «отлично», «хорошо», «удовлетворительно», «плохо» и «очень плохо». Кое-где, правда, ставили «ноль» за «полное незнание». Чем отличался этот «ноль» от единицы или от «очень плохо», определить невозможно. Говорили, что на «ноли» нарывались умственно отсталые дети, попавшие в обычную школу, или дети, случайно забредшие в старший класс. Новаторство в оценке знаний школьников на этом не остановилось. Оно пошло дальше. В некоторых московских школах вместо оценок в классных журналах учителя стали ставить плюсы, минусы и другие значки. Минус, например, обозначал 75 процентов усвоения. Кто и как вычислял эти проценты, сказать невозможно. Можно только предположить, что бесконечные переходы на «пятибалльные», «четырехбалльные», «двухбалльные» и «безбалльные» системы позволяли учителям маневрировать и «удерживать кривую успеваемости на должном уровне».

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация