Из письма О. С. Павлищевой мужу, сентябрь 1835 г.
Карла я нашел в его мастерской. Поднявшись с первыми лучами солнца, ой вдохновенно чиркал готовые эскизы. Я заглянул через плечо мастера и сразу же узнал божественно-прекрасные черты Юлии.
— Да. Она приехала. Она спасет меня, увезет в Рим. Здесь я больше никому не нужен. Она — все, что у меня осталось, последняя надежда. — Карл был сильно подавлен, но при этом он, как обычно, мог спокойно работать в присутствии посторонних — признак уверенного в себе человека, а значит, не все еще было потеряно. — Я напишу Юлию, покидающую маскарад вместе с дочерью. Понимаешь, маскарад — место, где все закрывают свои лица масками, но при этом все друг друга непременно узнают. Узнают и делают вид, будто видят впервые. Верные жены, прячась под масками лицемерия, отдаются в уголках сада усатым красавцам. А почему нет — это же не они, а нимфы, царицы Клеопатры, таинственные принцессы… Никто не осудит этот садом, и даже императрица жеманится под маской с вуалеткой в компании «влюбленных» в нее молодых вертопрахов. Как приятно и загадочно, как необыкновенно, никто не распознал свою государыню, но почему-то все крутились возле никому не известной француженки, расточая ей клятвы любви и верности… мерзко, подло. И главное, все играют в это! Юлия сбрасывает маску и уводит за собой дочь. Хватит ей травиться гнилыми миазмами насквозь больного общества. Вон отсюда! На волю! На природу! К естественному и прекрасному.
Я напишу сам момент ухода, последний момент, когда за ее спиной еще не успеет запахнуться алый бархатный занавес, и зрители смогут увидеть ничем не защищенные, чистые лица матери и дочери, за спинами которых продолжает гудеть маскарад шабаша.
Мы покидаем маскарад, Петр. Мы все вместе должны, нет, просто обязаны уехать из страны, где честное имя человека топят в грязи. Куда угодно: на Корсику, на Мадейру, мы уже обо всем говорили. Слушать бродячих скрипачей, пить вино в бутылях темного стекла, есть лепешки с сыром. Она согласна. Вместе и навсегда.
* * *
Несомненно, Карл был уязвлен и подавлен. Весь груз последних дней, необходимость вспоминать всю свою жизнь, раскрывать позорные семейные тайны, постоянно ощущая змеиный шепот за спиной, сделали свое дело. Карл выглядел смертельно уставшим, как земля, с которой уже сошел снег, но на которой не зацвел еще ни один цветок. Черная размокшая, с клочками прошлогодней травы, сквозь которую пробиваются крошечные зеленые ростки будущего великолепия. Живя последнее время без единого лучика света, теперь он оживал у меня на глазах. Болезненно, тяжело, но все же возвращался к жизни. Смущало другое — «вместе и навсегда». Я много раз слышал о том, что Карл и Юлия открыто жили как любовники. Теперь же, для того чтобы по-настоящему обелить Брюллова перед обществом, Юлия должна была пожертвовать своим положением в обществе, своим именем и репутацией, став из графини Самойловой госпожой Брюлловой. А это было невозможно, пока Карл не получит развода. Не собираются же они заключить фальшивый брак? Это так же, как и открытое незаконное сожительство, ни в коем случае не возвысило бы Карла в глазах общественности, а наоборот — ввергло бы его и Самойлову в бездну греха и вызвало бы новое, но теперь еще более сильное негодование общества.
Нет, определенно, они не могли так рисковать.
В то время я еще не знал лично ее сиятельство и не мог предсказать, как поступит она, если Карл притащится к ней побитой собакой. Униженный, растоптанный, отчаявшийся. Сумеет ли она, видя мучения своего друга и любовника, руководствоваться здравым смыслом или бросится спасать его и в результате погибнет сама?
Впрочем, если Александр Павлович получил от государя дворянство, отчего же Карл не сможет выпросить того же для себя? После «Помпеи», после церкви Петра и Павла. Ему уже готовят новый орден, так отчего же доброму государю не вникнуть в настоящие нужды непоследнего своего подданного?
Если Карл получит дворянство, брак с Юлией Павловной не приобретет от этого статус равного. Но последней Скавронской позволено более чем другим. Всю жизнь окруженная поэтами, художниками и музыкантами, она вполне может выйти замуж за прославленного художника — безумный, хотя и чертовски красивый жест.
Так глядишь, при благоприятном раскладе… но не стоит задумывать слишком далеко. Может не сбыться.
Если все пойдет именно так, Брюллов должен будет до конца своих дней прославлять имя Юлии Павловны.
Прощаясь со мной, Карл сообщил, что весь сегодняшний и завтрашний день Юлия Павловна намерена провести в компании стряпчих и юристов по делу, связанному с наследуемым ею за покойным графом Литта имуществом, а уже в пятницу они поедут в Графскую Славянку, где будут ждать нас с Уленькой и детьми.
— Необыкновенным человеком, я полагаю, был граф Литта, — как бы задумавшись о чем-то своем, пробормотал на прощание Карл, — в семьдесят лет читал без очков, пил, как гусар, нравился женщинам. Юлия спросила камергера его сиятельства: как скончался ее любимый дедушка? Какие последние слова произнес он на этой земле? Тот, потупившись, сообщил, что буквально за минуту до смерти покойник съел вазу мороженого, вмещающую добрых двенадцать порций, после чего, отдышавшись, произнес: «На этот раз мороженое было просто восхитительно!..» и, нежно улыбнувшись, отдал Богу душу.
* * *
Признаться, я не надеялся свидеться с Карлом до рассмотрения его дела в Сенате, но неожиданно он явился на рассвете, звоня и стуча у дверей и будя заспанных слуг, а вместе с ними и весь дом.
Вид у него был помятый и всклокоченный, словно Великий и не ложился всю ночь. Тем не менее, он согласился позавтракать, но ел мало и был как бы не в себе. Едва выпив горячего молока и проглотив кашу, он заторопился увести меня в кабинет для серьезного разговора. Утренние часы — лучшие часы для работы, но сам вид Карла просто кричал о том, что мне следует забыть и о работе, и о личной жизни, посвятив несколько часов общению с ним. Поверженный лев, упавший с небесных высот орел, Карл явно страшился предстоящего объяснения у Бенкендорфа, опасался, что своевольная, влюбчивая Юлия покинет его, не хотел остаться один, чтобы снова угодить в лапы братьям Кукольникам, Яненко, Глинки…
Подобно тому, как напуганное грозой животное пытается проскочить в теплый и с виду защищенный дом, Карл искал спасения у нас. Наверное, следовало отправить его к Уленьке или, взяв детей, поехать кататься за город. Но, понимая, что мы будем вынуждены возиться с ним, как с больным или ребенком, он заранее решил, что не будет ни на что жаловаться, с деланной бодростью в голосе уверив меня, будто бы приехал исключительно по делу. А именно — продолжить рассказ о своей жизни, дабы я мог, в случае, если отыщу в его рассказе что-то по-настоящему важное и нужное для объяснительной, не мешкая, сообщить об этом Лангеру, чтобы последний добавил сие в документ.
Что же, узнать побольше о семье Брюлловых и о Карле лично не расходилось с моими честолюбивыми планами, поэтому я занял свое место у письменного стола, позволив гостю избрать для себя покойное кресло у окна или у небольшого столика, на который нянька тотчас поставила какие-то сласти в плетеной из прутиков изящной вазочке.
