— А вот я тебя! Немедленно отвезу в город. Никакого праздника!
— Вот, — Маша протянула мне бумажный комок, тут же залившись слезами.
Весь листок был исписан вензелями двух переплетенных букв «Ю» и «Б»; наклонные и размашистые, с великолепными завитушками и больше похожие на цветы-вьюнки, эти две буквы заполняли весь лист. «ЮБ» — то же, что и на роскошных простынях… загадка.
— Юлия Брюллова! Они поженились? Мы присутствуем на свадьбе? — Уленька сжала мою руку в своей. — Где же Карл?
* * *
Нет, они не поженились, это она — прилетевшая из далекой Италии графиня Жюли — еще только примеряла на себя новую фамилию, готовясь узаконить отношения с давним возлюбленным, сделавшись скромной госпожой Брюлловой. Она уже решила это, будучи в Италии, и либо везла с собой мастерицу, либо, что более вероятно, послала вперед себя спешный заказ. Ее дом был убран к долгожданной и роковой свадьбе, что бы та ни несла для отважной Юлии.
Она явилась в мастерскую Карла Брюллова, где на правах будущей жены уволила кухарку, сделала выволочку слуге, потребовав бежать в лавку и срочно изжарить для нее и Карла по два сочных ростбифа. Выделила Карлу деньги, дабы тот мог подготовиться к венчанию — тайному или открытому. А когда он не взял, сделала вид, будто бы покупает какую-то заброшенную за шкаф акварель. Она была готова отправиться хоть к рижскому губернатору, хоть к самому государю, любой ценой вызволив из позорящих его семейных уз великого художника. Вот зачем на самом деле приехала Юлия Самойлова.
И она же теперь находилась в более чем щекотливом положении — с одной стороны, она уже заказала белье и, возможно, посуду с новыми вензелями. Кто-то из близких друзей, безусловно, был посвящен в планы Карла и Джулии. С другой — Карл хоть и получил развод, но отчего-то запаздывал. Еще немного — и Юлия Павловна будет опозорена перед посвященными в их планы друзьями. Еще несколько часов без виновника торжества и она — блистательная Юлия — останется одиноко стоящей у алтаря невестой. Невестой без жениха.
Я представил, что было бы с Уленькой, если бы я, попросив у Мартосов ее руки, вдруг передумал, бросив ее совсем одну терпеть насмешки и унижения. Но если Уленька была приживалкой и прислугой, то Юлия Павловна — последняя из Скавронских — являлась ни много ни мало родственницей государя! Даже при той секретности, которая была предпринята ею, слухи о том, что художник Брюллов пренебрег природной аристократкой, безусловно, просочились бы, чтобы расползтись отравленными водами на весь Петербург, на весь мир!
Глава 11
Карл явился под вечер, после того как гостям был представлен весьма талантливый виолончелист, имени которого я, занятый своими мыслями, не запомнил. Говорили о триумфальной опере Глинки «Иван Сусанин», которая значилась на афишах как «Жизнь за царя», но здесь, в кругах служителей муз и людей, так или иначе приближенных к миру искусства, она упоминалась не иначе, как изначально назвал ее сам композитор. В этом было нечто бунтарское, революционное, отчего делалось весело, как от шампанского. Впрочем, возможно, что в этом легком, радостном настроении вино сыграло далеко не последнюю роль. Мы не были на премьере
[61], так что «Жизнь за царя» мы с Уленькой послушали только недавно, когда улеглись первые страсти, и можно было не бояться случайно нарваться на неприятную сцену в фойе или буфете. Потому триумфальной, если честно, опера была для райка
[62], в то время как партер и ложи восприняли ее в лучшем случае с легким недоумением. С одной стороны, тема, безусловно, патриотическая, а с другой — лапотники на сцене. Натуральные мужики, а не пейзане. Никакой тебе любви, никаких захватывающих приключений, ни, по крайней мере, красивого романтического героя, на которого можно было бы любоваться. Впечатление двоякое… честно говоря, лично я не в восторге. Но молодежь… молодежь стучала по паркету креслами, в антрактах выкрикивала патриотические стихи, основные арии были распечатаны вместе с нотами и продавались при входе в театр и на этажах. Да еще Одоевский написал восторженную статью об опере Глинки.
* * *
Карл был немного пьян, но последнее никого особенно не смущало, говорил о своем разводе, похваляясь той молниеносностью, с которой было рассмотрено его дело. Бывшую супругу даже не поминал. Рассказывал о своих встречах с Вальтером Скоттом, с которым бродил по Риму, рассуждая об участи современного художника. А потом вдруг переключился на небезызвестную маркизу Висконти-Арагону, которая, по его уверению, забрасывала его записками с просьбами о встрече.
Я заметил, как при упоминании о сопернице Юлия прикусила нижнюю губку. Впрочем, Карл никогда не любил маркизу, в чем он тут же признался внимавшим ему гостям, он честно пытался нанести ей обещанный визит, дабы маркиза отстала от него. Но всякий раз на пути его художника вставало дьявольское искушение в лице дочери ее привратницы, в которую Карл был в то время страстно влюблен.
Таким образом, хоть его и видели ежедневно приезжающим в дом к маркизе, все время он проводил в коморке под лестницей, так ни разу и не поднявшись в будуар прекрасной дамы. Эта история, которая была бы более или менее прилична в мужском обществе, теперь больно ранила Юлию и вызвала недоумение у находившихся тут же детей.
Впрочем, поняв, что Карла не остановить, родители тотчас отослали своих отпрысков в соседнюю комнату, где те могли выпить молока и других разрешенных им напитков, не подвергая свои чистые души и светлые умы воздействию историй пикантного характера. Мы с Уленькой последовали общему примеру и были весьма довольны происходящим, так как сразу же после неприличной истории с дочерью привратницы выяснилось, что Карл вообще не помнит имени этой девушки.
Потом он вдруг заявил о своем разочаровании в женщинах вообще, называя своей истинной женой художество. После этого пассажа Карлу было предложено отдохнуть в его комнате, куда он и направился, опираясь на руку Александра Павловича и появившегося откуда-то нашего Георгия. Предусмотрительная Юлия выделила своему избраннику отдельные апартаменты, что было во всех смыслах разумно.
Когда Георгий вернулся, часть гостей уже играла в фанты, часть раскладывала карты, а я в компании еще нескольких художников пил французское вино, дымя сигарами.
— А далеко ли отсюда расположен Семеновский полк? — стараясь казаться, будто ему нет до этого никакого дела, спросил вдруг вернувшийся Георгий.
— Что? — не понял я. — Откуда я знаю? А что?
— Да вот, — он нехотя сунул мне измятый клочок бумаги. — Из кармана Карла Павловича выпало, когда мы укладывали его почивать. Я знаю, читать чужие письма — грех. — Поспешил он вывернуться, — но только как бы я узнал, чье это письмо?
Я опустил глаза на записку, заранее зная, что ее содержание не обрадует меня.
