– Он все-таки решился на это?! – Глаза Саломеи расширились от ужаса, грудь то поднималась, то опускалась. Все еще красивая, Саломея в старости сделалась властной и прекрасной госпожой, с тонкими острыми чертами лица, узкими запястьями и золотом обильно перемешенным с серебром роскошных волос.
– Неужели он отважился на такую жестокость?! Я сейчас же пойду к брату, пусть он отдаст сей безумный приказ, смотря мне в глаза! – Выпалила она и уже хотела развернуться к выходу, когда я был вынужден схватить ее за запястье и усадить рядом с собой.
– Не отдавал он такого приказа, но отдаст. Рано или поздно отдаст, любовь моя. А потом умрет, наконец. Оставив на наших шеях зверя Антипатра. Ты ведь сама пострадала от него, родная. Знаешь, что за чудище таится в подвалах. А ведь он его убивать как раз и не собирается. Уже император ему черным по белому написал, мол, согласен на смертную казнь, а он не смеет. После Хасмонеев не может еще раз на такое решиться. Так пусть же вой подымится по всей Иудеи, пусть он сообразит, что еще чуть-чуть, и дворец его снесут родственники убиенных. Тогда быть может согласиться избавить нас от злобного чудовища.
– Но нельзя ли каким-нибудь иным способом рассчитаться с моим племянничком? Не смертями же заложников? Бог не попустит такого злодеяния! Мы не избавимся от Антипатра, мы все умрем вместо этого!
– До Антипатра не добраться даже мне. Даже самый лучший из «тайных дел мастеров» не успеет примчаться из Рима в Иудею, дабы исполнить этот заказ. Не успеет, потому что твой брат ни сегодня, завтра помрет. Да если бы был хотя бы крохотный шанс, неужели ты думаешь, что я не воспользовался бы им. Нанял стражника, чтобы тот зарезал или придушил змееныша. Все впустую. А так, внезапная казнь заложников, бунт, Ирод велит придушить змееныша, а там, глядишь и сам того. Умрет, потому что его богатырское сердце не выдержит еще одной скорби.
– Ты хочешь, чтобы Ирод умер?! – Саломея залилась слезами.
– Да и на что ему жизнь? Разве сладко гнить заживо, наблюдая, как твоей плотью лакомятся черви?
– Может он и страшно болен, может его боль и нестерпима. Только болезни все по грехам. А видно на нем их ой как много набралось. Так что его страдания – его же искупление. Умрет раньше времени, потом век всего в аду не искупит. Это же понимать надо! А быть может, спасем его именем невинных людей, так боженька на небе ему это и зачтет, как за доброе дело. Ведь он же – брат мой, не злодей. Как ни крути.
– Про грехи я не знаю, про искупление тоже, только для нас он опасен, пока жив, опасен. Ты что же сама не понимаешь, что Ироду сам бог не указ, он уже двоих сыновей казнил, захочет, и тебя и меня казнит. Утопит Иудею в крови, а сам будет на крови той на лодке плавать. Пусть будет царем Архелай, пусть Антипа или Филипп, если ему опять приспичит менять завещание. Но только не Антипатр. Потому как в его наследничках, слава богам, кишка тонка нас всех извести. Умрет Ирод, умрет первенец его, и спокойная жизнь начнется. Тебе тетрархия отписана. Сядем там свой век доживать, или на сыновей оставим, а сами, куда подальше отсюда.
– А пускай казнит! Пусть с живой кожу сдирает. Потому как он царь. А доброе дело сделать за Ирода, я как младшая сестра обязана. Век буду Богу молиться, поклоны класть. И птиц в клетке томящихся на волю отпущу. Вместе с Алексой и отпустим, не взыщи. Как-нибудь отмолим душу грешную. Мне и самой не так-то много осталось, не хочу, чтобы дети детей наших потом говорили, будто бы Саломея дочь Антипатра, сестра царя Ирода свои руки и ноги в крови невинных омыла. Будто была пособницей дьявола. Пойду и выпущу на волю. А ты, – она погрозила в мою сторону унизанным драгоценными перстнями перстом, – ты только посмей фальшивую писульку, какую еще сочинить. Брата моего посмертной славы лишить, убийцей кровожадным сделать! Сама о тебе донесу. Все Ироду про нас как перед богом расскажу. Во всех грехах покаюсь. Пусть казнит он меня – беспомощную старуху. Пусть гневается, только я все одно их выпущу! – С этими словами она покинула меня.
Ну и ладно. Кто интересно откроет ей запертых узников. Кто сумеет смастерить письмо, подделав царскую подпись. А с Саломеей я после разберусь, по-хорошему конечно. Как я еще мог разбираться с собственной, пусть даже и тайной женой.
В этот момент, занятый своими мыслями, о том, как бы поискуснее сплести очередную ловушку для Ирода, чтобы тот, наконец, расправился с Антипатром, я совершенно забыл, что Алекса такой же «тайных дел мастер», как и я. Что Береника, Антипатр и Фазаель обучались у меня, и умеют уже, наверное, не меньше, а может быть и больше, нежели их старик. В общем, я недооценил собственной семьи, и вскоре был посрамлен за это.
Неожиданно дворец огласился криками и плачем. По коридорам метались слуги и стража. Перепуганные придворные, виночерпии, постельничие, няньки с детьми и без, родственники царя. Вся эта толпа летела к одной единственной цели, к царским покоям, дабы узнать, что там происходит.
В секунды дворец наполнился перепуганными людьми, которые, по обычаю, громко рыдали, стенали, рвали на себе одежду и волосы.
Крик, шум, вой. Расталкивая иродовых домочадцев, я добрался до спальни царя одним из первых. Вроде как сбил с ног какую-то женщину, толкнул толстобрюхого щеголя, чуть не раздавил, вдруг выползшее на дорогу дитя. Двери в царские покои были заперты, и должно быть следовало хотя бы постучаться. Но толпа сзади напирала. В последнее мгновение я успел подхватить с узорчатого пола, уцелевшего дитенка, и тут же нас почти что приперли к дверям, так что те раскрылись внутрь, а мы, те кто оказался впереди, влетели в покои царя иудеев.
Удача, Ирод был жив, я сразу понял это по его вздрагивающей на софе спине. Должно быть, он лежал лицом в подушки и горестно рыдал. Рядом с ним встревоженный и счастливый возвышался царев племянник Ахиаб со смехотворно маленьким фруктовым ножичком, который он тут же безропотно вручил подоспевшей стражи, давая какие-то объяснения. Из-за раскричавшегося ребенка на руках, я не слышал, что он говорит, и это было досадно. Я приблизился, на ходу передавая кому-то малыша.
Завидев меня, по-дурацки улыбаясь Ахиаб бросился на встречу, обнимая меня за шею, и прилюдно называя истинным царским спасителем.
А я только и мог, что по-дурацки хлопать глазами, не понимая, что произошло.
В этот момент, расталкивая все еще воющую от страха и непонимания толпу, в царскую опочивальню прорвался начальник тюремной стражи, чье высокое положение выдавало то, как он был одет: темное платье, и специальное оружие, которое было предписано носить тюремной страже. Растолкав всех, он грузно осел на колени перед царским ложем, и почтительно приподняв одеяло, начал что-то шептать Ироду, принудив его наконец высунуть голову. Я снова не слышал, о чем говорил начальник стражи, но гомон вдруг прекратился остановленный необыкновенной силы и громкости голосом царя. Вот, что называется, гаркнул, так гаркнул. В один миг замолкли все, включая плачущих детей. В гробовой тишине Ирод отдал приказ о немедленной казни приговоренного к смерти Антипатра, после чего, столь же властно, голосом, не терпящим ни малейших возражений, нам всем было приказано убираться вон.
