— Ритуальный каннибализм — удовольствие, которого мы лишились?..
Андрей заглянул в дверной проем.
Посреди спальни лежала опрокинутая тумбочка. Дверца была открыта, замок болтался в скобе.
«Rikkity tikkity tin»…
В такт балладе внутри тумбочки что-то защелкало, и Андрей оторопело подумал о жуке, расправляющем крылья.
Из куба, годного разве что для хранения кассет, из нашпигованного бесполезным прошлым ящика, высунулась крошечная ручка. Она уцепилась за полированный край. В сумраке Андрей различил изящные пальчики, аккуратные лунки ноготков.
Выгнулось треугольником плечо и предплечье прятавшегося в тумбе человечка, круглый локоть, напоминающий шарнир.
«Rikkity tikkity tin», — ерничал американский сатирик.
Андрей отшатнулся, прислонился к стене, тяжело дыша.
По его губам расплылась нервозная ухмылка.
«Ты видел? Ты это видел? Это…»
За стеной тихонько щелкало. Звук, с каким тасуют костяшки домино. Или…
«Ты знаешь, — шепнуло подсознание, — так терлись друг о друга выточенные из слоновой кости детали. Давно, в голове стонущего от боли ребенка. Маленького Андрюши Ермакова».
Он метнулся через комнату, сорвал с вешалки пальто, подхватил ключи и ботинки. Босиком выбежал на лестничную площадку и захлопнул дверь.
Ледяной бетон проседал под пятками, как палуба тонущего корабля.
В трубах завывал ветер.
«Ну же, — требовал от себя Андрей, — объясни давай!»
Игра света и тени — раз. Порождение утомленного мозга — два. При…
— Призрак, — сказал Андрей.
И захихикал.
— Черт бы тебя подрал, Андрей Вадимович. Мама была права. Это самое натуральное привидение. Каспер из ящика с коллекцией «Гражданской обороны».
Он взъерошил волосы и обратился к черному дерматину дверей:
— Эй, ты! Ты там или у меня крыша поехала?
В ответ белая точка «рыбьего глаза» исчезла. Кто-то припал к глазку и смотрел на Андрея.
6
Ника Ковач опустилась на колени и дотянулась до гланд наманикюренными ногтями. Струйка выпитой минералки потекла в унитаз, две подтаявшие таблетки поползли по фаянсу.
Успела. Она прислушалась к ощущениям и вздохнула, не почувствовав знакомой легкости в голове, такого желанного и ненавистного безразличия.
Голова оставалась ясной.
Ника дала себе слово покончить с колесами, а слово она старалась держать. Но разбирая чемоданы, она нашла парочку пилюль из старых запасов и автоматически закинула их в рот. Отвращение опередило приход. Ее передернуло от омерзения к себе, настолько сильного, что не обязательно было стимулировать гортань.
Последний раз она принимала наркотики на «sayonara-party», вечеринке в честь ее отъезда. У киевлянки Светы в аптечке всегда были полезные лекарства. Чтобы меньше себя презирать, чтобы ксерокопированные физиономии посетителей слились в Одного Большого Японца, многоликую гусеницу, извивающуюся вокруг танцпола.
Теперь это часть прошлого: острова, клуб, корпоративные правила, необходимость заученно улыбаться. Выглядеть безупречно, быть доброжелательной, когда хочется колотить посуду, наматывать на пилон внутренности тэнчо, управляющего. Пять дней в неделю носить вечерние платья: в субботу великодушно позволялись раздельные наряды. И каблуки… вышвырнуть все туфли на высоких каблуках! Выблевать Японию, как пилюли апатии.
Она бы и деньги сожгла, йены и доллары, ради которых поперлась в Азию. Но благоразумие восторжествовало.
— Ирассияимасэ, — прошептала она. — Добро пожаловать.
Ника почистила зубы и вернулась в комнату, где чемоданы-аллигаторы выплюнули на пол вещи. Театральные костюмы, ботфорты, кожаное белье.
«Зачем я тащила домой этот мусор?» — изумилась Ника.
Сборы она помнила плохо. Как и осень вообще. В сентябре еле оклемалась от болезни, тяжелого отравления. Ее нокаутировали купленные у разговорчивого филиппинца креветки. Пришлось брать больничный и оплачивать штраф. Хозяин клуба, Папа-сан, относился к танцовщицам как строгий отец.
Ника плотно сдружилась с фармацевтикой, официальной и не очень.
Она пнула ворох блестящих шмоток. Вынула из груды линялую футболку с изображением бога Ганеши.
Степной ветер боднул стекла, принес мелодию серебряных колокольчиков и бамбуковых флейт.
Нет, Япония не была беспросветным адом. Великолепие храмов, замки сегунов, воскресные прогулки по Нагое…
И на работе все могло сложиться гораздо хуже, учитывая ее удачу. Ее не принуждали к интиму. Клиенты иногда поражали, проявляя скромность и благородство. Приглашение на ужин — дохан — подразумевало именно ужин. Иммиграционную полицию устраивала ее рабочая виза. В графе «профессия» значилось гордое «артистка балета».
И никаких конфликтов в духе фильма «Шоугелз». Радушный коллектив, в меру сволочной начальник.
Почему же она казалась себе сашими, насаженной на прутик рыбкой, которую гости уплетают заживо, отщипывают палочками-хаси плоть и макают в соус? И уже обнажаются ребра и позвоночник, а она таращится на едоков смиренно.
Саша, будь он жив, выпорол бы ее ремнем. И перерезал бы половину токийских мужчин, осмелившихся глазеть на сестру. Соседские бабули заклеймили бы проституткой, хотя миновал год с тех пор, как она занималась сексом.
Но Саня бросил ее одну, свалив за героиновый рубеж. А мнение посторонних людей ее не волновало.
Погрызенная рыбка соскользнула с крючка и поплыла к истокам.
— Ах, вот ты где! — Ника выудила из тряпья деревянную статуэтку с кулачок величиной. Сувенир, купленный на счастье в Наруто. Круглая головка, цилиндрическое тельце. Поставила куколку на сервант, рядом с фотографией брата.
Включила музыку и неспешно переоделась. Черные джинсы, кофта-кенгуру поверх Ганеши.
Декабрьское солнце заглядывало в комнату. Семь утра — она обычно выходила из клуба в это время. Ее распорядок дня ждет серьезная перековка.
Родной дом был непривычно огромным. В Японии они с подружками занимали лилипутские апартаменты. Двухъярусные кровати, общаговская теснота. Даже странно перемещаться, не травмируясь об углы и мебель.
Так и не разобравшись с вещами, Ника двинула на кухню подкрепиться кофе.
Проходя мимо туалета, заметила краем глаза яркий мазок на бежевом кафеле.
Посмотрела через плечо и застыла как вкопанная. Дыхание перехватило, будто ее придушили горячей салфеткой.
Над унитазным бачком висело два постера. Первый изображал хэви-металлического демона. Черные провалы глаз, пара отверстий вместо носа, шкура сухая и морщинистая, словно кора дерева. Демон скалил безгубый рот, тянул к девушке скрюченную лапу. Во второй лапе он держал окровавленный топорик. Жертва находилась за кадром, лишь руки, тщетно моля о пощаде, цеплялись снизу за футболку убийцы.
