Полицейский не ответил. Пинками транспортировал ее по ступенчатому склону шахтной воронки. Иногда она падала, раня ладони о сучья. Из-под подошв сыпались камни. В темноте проступало очертание Матая. Давида Мааха шахтерского Гилеада.
Он снял бронежилет. Обнажился по пояс. Дряблая грудь вздымалась, и живот, похожий на сдувшийся воздушный шар, колыхался над ремнем брюк. Он держал перед собой серп, чье отточенное лезвие сверкало, хотя никакого источника света тут не было. Только белый снег и пепельное небо.
Полицейский толкнул ее, она плюхнулась на колени. За плечи ее повернули к холму. Фигурки на вершине подрагивали, будто плясали от пронизывающего ветра. Но в воронке было почти тепло, ей мерещилось, что замок пульсирует под платьем, как дополнительное сердце.
Человек Матая вцепился в ее правую руку, старик взял левую и дернул вверх. Он шептал что-то неразборчивое, шелестел, молился на неизвестном языке неизвестным богам. Серп коснулся запястья. Она попыталась вырваться, но полицейский надавил на локоть так, что перед взором побежали круги.
Металлический коготь скользнул по венам, прочертил тоненькую полоску. Ника как завороженная смотрела на его плавное скольжение, на то, как кожа расплывается лепестками, вены выпускают сок, который змеится по руке, и капли стучат о глину. Кровь текла ручьями, серп обжигал, ей казалось, ее свежуют заживо, не одним лезвием, а сотней. Рот пересох, сердце колотилось гулко и ужасно сбивчиво, и каждый раз выбрасывало из пореза красную волну. Пальцы покалывало.
Она захлебывалась и смотрела на курган, а там, в красном тумане, по толпе прошел вздох восторженного изумления, и, теряя кровь, она поняла, что бог родился.
75
Бог исторгся из шахтной воронки, из астроблемы, и устремился в клубящиеся облака. Человек-без-имени воздел глаза к небесам, страшась хоть на миг упустить его из виду. Колоссальный, взмывший космической ракетой, бог разрубил пейзаж надвое. Пришел неистовым смерчем. Он разматывался, тянулся, он блестел в метели антрацитовым столбом. Сначала он был бьющим светом, если представить себе черный свет, потом зримым газовым напором, потом жидкостью, свирепым фонтаном, плещущей вверх нефтяной рекой. Выше и выше взлетала это опрокинутая река, поток ширился, выходил из условных берегов, заполнял пространство. И уплотнялся, постепенно загустевал, твердел. Зловещая туша покачивалась, застя горизонт. Узкая в основании и утолщающаяся к вершине. По черному стволу струилась гуталиновая смола, туша, гладкая и скользкая, словно принадлежала к растительному миру. Она блестела от смазки, в блеске ее было столько эротизма, что у человека-без-имени — у каждого человека-без-имени здесь — к половым органам прилила кровь. Член заныл от мощнейшей эрекции. Он судорожно вырвал его из джинсов и стал мастурбировать.
А бог рос, взвивался, казалось, он будет тянуться, пока не оплетет земной шар, через континенты и океаны, кедровые стоянки Алтая и пастбища Шотландии, экваториальные джунгли и солончаковые пустыни, шельфы, озера, моря.
Сначала человек-без-имени решил, что бог вышел из серого озера, но теперь, двигая рукой по напряженному члену, сдирая в кровь кожицу, он понял, что основание бога-колонны вырастает из спины святого старца, что все это гигантское чудовищное безупречное тело проклюнулось между его лопаток и до сих пор связано с ним пуповиной.
Что-то подсказало человеку-без-имени, что десятки поколений святого старца растили бога в своих генах, подкармливая его частичками болезней, и что плоть эта, плоть прародителя шев, сама состоит из скверны людских болячек.
Снег падал на головку, сочащуюся смазкой. Рядом мастурбировали другие безымянные, колотились в едином экстазе.
В облаках разверзлась пасть бога, прожорливый рот, набитый двухметровыми зубами-пластинами.
Эта гидра была грядущим. Этот изумительный червь, черный угорь с мордой зубатки был самым красивым созданием, которого видели люди.
Раздувались трубковидные ноздри, искаженные очертания менялись, глаза пялились на паству, то были выпуклые и немигающие глаза трупа.
Совершенство бога, его лишенная изъянов сущность сводили с ума, заставляли хохотать и плакать одновременно; ствол излучал всепоглощающую волю. Извивающиеся движения угреобразного существа были тревожно чувственными.
Бог накренился, и из глотки вырвался лающий звук, пробирающий до костей, истошное верещание, от которого отпрянули даже снежинки.
В царапинах на члене человека-без-имени набухала кровь, он глядел, как бог склоняется к холму, все шире открывая пасть.
76
Она не видела, что происходит позади, но гигантская тень металась по кургану, и в тучах раздавался душераздирающий лай. Безумцы радостно вопили. Она ощущала затылком: что-то огромное вздымается над ней, над каньоном, холмом, равниной.
Кровь согревала. Голова шла кругом, сознание винтом погружалось в мягкую уютную бархатную темноту, ею хотелось укрыться с головой, как пледом из антибабайной шерсти.
На глаза будто натянули пленку.
Ника заурчала, правая рука повисла плетью, ее больше никто не держал. Полицейский припал к склону и… и дергал свою письку? Ника вяло улыбнулась.
«Я брежу», — подумала она.
К левому предплечью, липкому и склизкому, кто-то прикоснулся. Она повернула, перевалила голову на жердочке шеи. Прикосновение стало напористей, чужие пальцы стиснули, пережали руку под раной. Снова галлюцинации, на этот раз тактильные. Никто ее не держал — кому она нужна, кроме шевы, дедушки Матая и его вонючего божества. Невидимая клешня окольцевала запястье, передавила, и кровавые ручьи измельчали.
В голове будто клацнул рубильник, и пелена спала.
«Замок», — подсказал девичий голос в самое ухо.
Боль утихла как по команде, и здоровая рука заполнилась зудящей силой.
Чувствуя чье-то присутствие подле себя, она вынула замок.
«Надо спешить», — понимала Ника. Багровая лавина толкала сознание к пропасти, к обмороку, из которого уже не выкарабкаться.
Замок удобно устроился в кулаке. Распрямившаяся дужка торчала, как лезвие ножа.
Ника начала поворачиваться, поднимая руку.
«Я ударю, что бы ни увидела. Ударю в любом случае!»
Колено оторвалось от глины.
Знахарь стоял, сгорбившись, опустив подбородок на голую грудь. Его зрачки почти закатились под веки, морщинистая кожа облепила жуткий череп, губа, вздернутая шрамом, шевелилась, и рот тихо шелестел.
Серп чертил по воздуху круги, болтался у бедра.
Ника разогнула ноги и подбросила себя вверх, расправилась пружиной. При этом давление на раненую конечность стало ощутимей. Кулак дугой полетел в лицо старика. Он не предпринял попыток остановить ее. В последний момент она заметила что-то огромное, черное, растущее из спины целителя, но инерция не позволила ей замешкаться.
