Общество постепенно утрачивало интерес к варшавцевской резне, ее оттесняли более актуальные темы, Нику все реже донимали назойливые журналисты. Она была стойкой: не появилась ни в одной передаче, как ее ни умоляли. Такое же упорство проявил Хитров, успешно избежавший публичности. А Солидолом, кажется, пресса не заинтересовалась вообще. За них корпел Ермаков. Он ласково называл Нику «упрямочкой». Пандочкой она попросила себя не называть.
Снежана, судя по новым передачам, выздоравливала и готовилась к выпускному вечеру. Однажды Нике позвонила в слезах мама девочки. Снежана снова пропала, правда, к утру соблаговолила-таки позвонить родителям и известить, что ночевала у бойфренда.
Порой Ника представляла вместо Снежаны Лилю Дереш, скромно потупившуюся, робко улыбающуюся журналистам. Лиля ушла в то место, о котором ей нельзя было говорить. Возможно, к Саше. Свою первую зарплату гостевого редактора Ника потратила на крест для Лили; его водрузили на могилу-пустышку. Хитров закопал под крестом токийскую куколку Кокэси.
К могиле Толя пришел не один, а с Ларисой и Юлой. Ника взяла малышку на руки, и та помахала кресту крошечной лапкой, словно прощалась с кем-то.
Ника подвигала кистью в воде. Шрам слегка чесался. В непогоду предплечье тянуло, ночами оно немело от локтя до запястья. Врачи сказали, ей повезло, что серп не повредил сухожилия.
Ей часто снилась степь, и снег не падал, а поднимался с земли в небо, как на пленке, прокрученной задом-наперед. В перевернутом снегопаде к беспомощной Нике ползла ее шева, чье длинное тело было усеяно кривляющимися лицами. Ника поворачивалась, чтобы бежать, а позади возвышался Матай. У него не было глаз, на носу болтался замок, продетый дужками в глазницы. Во сне она твердо знала, что старик выжил, ведь не найти его труп в мелком озерце было невозможно.
Деформированная губа Матая задиралась, обнажая пеньки гнилых зубов и белесые десны.
— Ключик! — шелестел он.
Ника просыпалась и долго пялилась в потолок, а рядом сопел Андрей.
«Ничего этого нет, — убеждала она себя, — в моей новой жизни. Ни таблеток, ни шев, ни неведомых богов, ни мертвых актрис. Старик не поджидает меня во сне. И Андрей в действительности не флиртовал с той жопастой журналисткой после шоу».
Ей нравилась ее новая работа, и коллектив, и город; на телевидении она завела подружек. Но иногда, обзванивая гостей, она набирала не те номера, и тогда в трубку дышали и шелестели. А однажды флорист, которого она приглашала в студию на прямой эфир, сказал бабьим, странно знакомым голосом:
— Я приду с Женисом.
Шрам на руке заныл, и в кабинете завоняло жженым воздухом.
— Что? — переспросила она, леденея.
— Я приду с женой, — повторил флорист, и она выронила на стол разломавшийся пополам карандаш.
Лампочки, украшавшие студийные декорации, мигали синим и зеленым, желтым и красным.
— Ты не уснула? — крикнул снаружи Ермаков. — Я скачал нам сериал.
— Иду, — она приподнялась, и пена образовала на лобке густую дед-морозовскую бороду. Ника взяла с полочки пахнущий смородиной брусок и не спеша намылась.
«Я забуду, — подумала она, — рано или поздно».
Вода смыла пену и неугодные мысли. Теперь она придумывала, какую татуировку сделает на руке, чтобы замаскировать шрам. Что-то японское. Не сакура, а мужественнее. Самурай или дракон…
Она замоталась в полотенце и отворила дверь. Бутусов пел про шагающую босиком девочку. В спальне сидел не самый идеальный, но самый близкий человек, и она вообразила, что порожек ванной отделяет ее от счастья. Вздохнула полной грудью, пошевелила пальцами босых ног, зажмурилась и шагнула вперед.
3
Они валялись в постели и смотрели третий сезон «Черного зеркала». Он рассеянно, машинально гладил ее по спине. Воспоминания отвлекали, перипетии сюжета ускользали от внимания, но он похмыкивал в такт Нике, когда на экране происходило что-то эдакое.
За окнами плыли облака. Белогривые лошадки, комья небесной ваты, продукты конденсации. Он размышлял об их форме. О живом столбе, что взвился к небосклону и лаял там, пялясь на людей глазами трупа.
В больнице Ника спросила:
— Это был бог?
— Нет, — сказал он, — нет, конечно.
В иллюстрированной Библии его детства бог был светом, спускающимся на Иисуса с облаков над Гефсиманским садом.
«Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси».
Нельзя жить, наслаждаться сериалами, спокойно спариваться и сытно жрать, зная, что за тонкой гранью, за очагом, бог-угорь разевает голодную пасть.
По приезде в город Андрей нашел в Интернете черно-белые фотографии. На них джентльмены и леди сидели вокруг стола, как вокруг планшета с приложением «Доска Уиджи».
— Ты в курсе, что такое эктоплазма?
— Да, я видела «Охотников за привидениями».
Он словно не услышал ее.
— С греческого это переводится как «овеществленная субстанция». Необычные выделения из природных отверстий медиума, появляющиеся во время спиритического сеанса.
Он клацнул на фото, запечатлевшее спирита Мину «Маджери» Крэнтон. Белое тестообразное вещество вытекало на столешницу из ее уха.
— В девятнадцатом веке представления с эктоплазмой были очень популярны. Маджери Крэнтон считалась звездой своей эпохи.
На мониторе высветился снимок медиума, облепленного чем-то вроде макарон.
— Ее уличили в шарлатанстве и объявили мошенницей.
— К чему ты?..
— Та гадость не была богом. Я полагаю, она была материализацией, родственной эктоплазме. Частично черная душа Матая, частично впитанные им болезни.
На лице Ники читалось облегчение.
Они учились забывать.
Андрей знал, что у них получится.
Ни один из тех, кто был на кургане, ни словом не обмолвился в интервью о черном колоссе. Хотя он видел по их глазам: они помнят.
«Массовая истерия», — говорили журналисты.
Бежали месяцы. Скоро он будет склонен согласиться с версией прессы.
Кучерявый локон Ники щекотал плечо, свет монитора озарял ее красивый профиль, полные губы, пушистые ресницы.
Маша вот-вот родит чудесного сына. Он позвонит поздравить ее и чиркнет поздравительное сообщение Богдану.
Этот период он благополучно прожил, проживет и иные.
Не обязательно иметь амулеты, чтобы отгонять зло. Иногда амулетами бывают любимые люди.
Он зевнул и потер глаза.
— Еще минутку, — шепнула завороженная Ника.
Ей снились кошмары. Она будила его стонами. Билась, как рыба, выброшенная на берег.
