Он стоял посреди хаоса из пластмассы, разноцветного бумажного мусора и магнитной ленты. Он, человек, который два года вел «Мистические истории». Он бывал в домах, населенных свидетелями паранормальных явлений, женщинами и мужчинами, ошалевшими от водки, наркотиков и скуки. Он интервьюировал людей, готовых нести несусветную ахинею, лишь бы попасть в телевизор. Он разговаривал с матерью-одиночкой, ремнем лупившей свою трехлетнюю дочь до черных синяков, чтобы потом обвинить в насилии полтергейста. Он ездил через всю страну в забытый Богом поселок Степное, где одержимый дьяволом фургон якобы убил пять человек. И пока он вел репортажи на фоне графских поместий, Маша изменяла ему с лучшим другом.
— Я не сомневаюсь, что в твоей спальне живет привидение. Я верю и не в такую чушь. Но покажи мне выжженные на обоях пентаграммы, перевернувшиеся кресты, да хотя бы пятна экскрементов на унитазе, явно образующие демоническое лицо. Покажи, или выжги, переверни, насри сам. Нам нужна картинка, Андрей, зритель не будет смотреть на кучу старых битых кассет.
Он вспомнил одну из ранних передач. Выпуск, посвященный неодушевленным предметам, вставшим на криминальный путь. Вроде красного кинговского автомобиля, оживающей кровати из старого би-муви или куклы Чаки. Именно для этого выпуска они отсняли ржавый полукапотный фургон.
Съемки запали в душу еще и тем, что частично проходили здесь, в родном Варшавцево. Телевизионщики приехали опросить мрачного, очевидно, запойного шахтера. «Наш клиент», — говорила о таких редактор. Но рассказ мужчины, вопреки обыкновению, вызвал доверие. Первый раз за два сезона ведущего действительно пробрало.
(…не был трусом. Он веселился на самой вершине чертова колеса, когда его родители в последний раз гуляли вместе. Его не испугал и жутковатый фильм про девочку, вылезающую из телика.
Нет, в детстве он просил маму не выключать в спальне свет и около месяца избегал собак — после того как цепная Найда укусила его за руку. Но только месяц. Страх ушел, оставив шрам на кисти. Страх темноты испарился, не оставив шрамов.
Влад повзрослел и в одиннадцать лет ничего не боялся.
До того дня, как мать привезла его к дяде Назару.
До того момента, как он увидел все эти пятна, сливающиеся в единый неясный рисунок.
— Нравится? — спросил Назар, перехватив взгляд племянника. — Я купил его в восьмидесятых, во время командировки в Ашхабад. Знаешь такой город?
— Столица Туркменистана, — механически ответил Влад, не отрываясь от багровых завитков.
— Молодец! — дядя провел ладонью по красному ворсу. — Взял за бесценок на рынке. Антиквариат! Ручная работа.
Сказав это, он покинул спальню, а Влад робко спросил у мамы:
— Мы здесь надолго?
— Всего на пару дней, — ответила мама и погладила его по волосам.
«Всего?» — ужаснулся мальчик, а вслух спросил:
— Папа тоже сюда приедет?
— Нет, — отрезала мать и ушла за братом, оставив его один на один с красными извивающимися завитками.
В последнее время родители Влада сильно ссорились. Каждый вечер он слышал их приглушенные голоса за стеной. Мать говорила что-то про «ту змею», и Влад догадывался: речь идет не о настоящей змее, а о тете Марине, очень красивой женщине с папиной работы. Он надеялся, что мама с папой помирятся и всё снова будет хорошо, как в субботу на аттракционах. Но вчера родители кричали друг на друга, и ему пришлось закрывать голову подушкой. Утром мать собрала чемодан.
— Мы поедем к дяде Назару. Ты же хотел побывать у него в гостях.
Сколько Влад себя помнил, он никогда не выказывал подобного желания. Раньше дядя ему не нравился. Они и виделись-то всего три раза, и мамин брат запомнился ему высоким мрачным типом с холодными глазами.
Назар называл племянника «малой» и грозил забрать с собой на Север. Там, по его словам, малой научится жизни. Подобная идея Влада не вдохновляла. Слава Богу, отец тоже высказывался против. Когда заканчивались непродолжительные дядины визиты, он говорил матери:
— Пусть сам едет в свою Сибирь, а моего сына не воспитывает.
— Перестань, — отвечала мама, — ты знаешь, через что он прошел.
Однажды мама показала Владу фотографию, на которой дядя стоял в обнимку с незнакомой женщиной, держащей на руках ребенка. Дядя широко улыбался, отчего совсем не походил на себя.
— Это тетя Катя, — пояснила мама, — они с Назаром развелись. А это маленький Сережа, твой двоюродный брат. Он умер до твоего рождения.
— Почему? — изумился Влад.
— Задохнулся во сне, — грустно сказала мама, — с очень маленькими детьми такое случается.
— Поэтому дядя стал злым?
— Он не злой. Он несчастный.
После разговора отношение Влада к Назару изменилось, и все равно он ни разу не просил отвезти его к дяде.
Как говорил отец: «Твоя мать всегда навязывает свои желания другим».
Между командировками на север дядя обитал в соседнем Варшавцево. И, увы, он был дома, когда мама нервно запихивала вещи в чемодан.
Рассматривая осенний пейзаж из окна междугороднего автобуса, Влад думал о потерянных выходных и глупом мамином упрямстве. Несколько раз в мозгу всплывало страшное слово «развод».
Дядя встретил их на автовокзале. Он, кажется, стал еще выше и угрюмей.
— Все будет хорошо, малой, — сказал он.
«Если ты перестанешь называть меня малым», — подумал Влад и пошел за взрослыми. Из долетающих до его ушей обрывков фраз он узнал, что мама не собирается воевать с «этой змеей» за «эту тряпку».
Дядя жил в трехкомнатной квартире без приключенческих книг и игрушек.
— Вот твоя спальня, — сказал он, и Влад забыл про все на свете.
Его взгляд прикипел к настенному ковру над кроватью.
Влад вздрогнул.
Ковер был красным. По полю цвета запекшейся крови расползались геометрические фигуры. Алый клинообразный орнамент окантовывал их. В углах причудливо извивались пурпурные узоры. Центр занимал багровый ромб с черной сердцевиной. Арабески не имели никакого смысла. В конце концов, это был просто купленный за копейки старый ковер, а вовсе не шедевр иранских или грузинских ремесленников.
Но он насторожил Влада настолько, насколько мог насторожить пес, пускающий из пасти розовую пену.
Это было глупо — он понимал.
Глупее — испугаться люстры или пылесоса.
В конце концов, у него дома тоже висел ковер, с виноградной лозой и листьями, и он никогда не замечал его по-настоящему, как не замечают фон, примелькавшийся и навеки встроенный в быт.
