— Здоровенная гусеница. И на ней лица. По всей туше полсотни азиатских лиц. Я чуть с катушек не съехала.
Андрей моргнул обескураженно:
— От чего ты лечилась, Ковач?
— Я таблетки принимала, — созналась она наконец-то. — Какое-то время в Японии. Для расслабления, мне тогда мерещилось, что лица посетителей сливаются в единую массу. Вот такой массой была та гадость.
Ника описала свой марш-бросок к виадуку, отстегнувшийся замок, исчезновение шевы и пакостную говорящую дрянь на земле.
Вынула заветный замочек.
— Лиля и Саша? — Хитров благоговейно вертел находку. Подвигал дужкой.
— Лилин подарок.
— Это предметы, которые ее символизируют, — произнес Андрей, — это она же и есть, ее воплощение здесь.
— Предметы? — не поняла Ника.
— Выкручивайся, — развел руками Хитров.
Андрей тяжело вздохнул:
— Ночью кое-что случилось.
— А я где была?
— Ты спала. Не совсем спала…
Она выслушала его, не веря своим ушам. Во рту сделалось кисло. Да, Лиля вроде бы играет в их команде, но кто позволял ей брать без спросу тело Вероники Степановны Ковач? Спящей — разве это честно?
Волоски на предплечьях встали дыбом, и живот заболел.
— Когда ты собирался мне рассказать?
Пришла пора Андрею виновато потупиться.
— Нет, ребята, — сказал Хитров, — если мы вместе в этом дерьме, будьте добры, без секретов.
— Ну, прости, — Андрей обнял обиженную Нику.
— Козел, — она стукнула его кулачком в грудь.
— Обещаю, такое впредь не повторится.
С третьей попытки она ответила на поцелуй, но еще раз назвала его козлом, причем вонючим. Она злилась и на Андрея, и на мертвую Лилю.
— К блондинке своей пойдешь, врубился? Будет тебе стишки читать.
Андрей засмеялся, прижимая ее к себе.
— Кокэси у тебя? — спросила Ника.
— Отдал Толе. Все-таки мы вместе, а он…
— Да, я бы так и поступила.
Ника завернула замочек в носовой платок, осторожно, чтобы его не защелкнуть.
— Выходит, эти атрибуты напоминают шевам про Лилю, а они ее почему-то боятся?
— Из-за ее силы, — предположил Хитров.
— Хорошо, — сказала Ника, — у нас имеется союзница. И какое-никакое оружие.
— Я тебе сейчас кишки вспорю! — рыкнули на том берегу площади.
Перерыв заканчивался. Курильщики возвращались в ДК.
— Мы друг друга стоим, — примирительно шепнула Ника и ущипнула Андрея. Их слившиеся губы разъял женский голос. Мама Андрея выглядывала в вестибюль.
— Там Мельченко начинает уже.
— Здравствуйте, — пробормотала Ника.
— Здравствуй, Вероника, — улыбнулась мама.
— Добрый день, тетя Рая.
— Здравствуй, Толя.
Андрей прыснул от смеха. Поцеловал Нику нежно и пошел на сцену. Хитров удалился к пульту.
— Праздник поэзии продолжается! «Бывает час: тоска щемящая сжимает сердце… мозг — в жару… Скорбит душа… рука дрожащая невольно тянется к перу…» В этих строках Роберт Рождественский дает нам универсальный рецепт спасения от депрессии. Поэзия, ты лира среди лир…
— Эй, — окликнула Нику приятная шатенка в сером платье. Кивнула на освободившееся рядом с собой кресло.
Ника продралась к ней.
— Спасибо.
— Ты же Вероника Ковач?
— Так точно.
— А я Лариса.
— Толина жена?
— И мать его детей, — заулыбалась Лариса.
— Прежде чем я оглашу имена тех, кто переходит во второй тур, — говорил Мельченко, — слово предоставляется нашим судьям. Надеюсь, они прочтут свои стихи и дадут новичкам советы. Феликс Исаакович, наш мэтр!
Толстяк, сопя, поплелся к микрофону.
— Совет у меня один, — пробасил он, — устраивайте сперва шведский стол, а уж после — выступление. Поставьте с ног на голову привычные схемы.
Публика засмеялась, захлопала. Мэтр раскрыл свой сборник и стал декламировать ироничные, округлые, как он сам, стихи.
— Ты для меня, будто героиня сериала, — прошептала Лариса, — в том смысле, что Толя про тебя рассказывал много. И про Андрея. Я вроде как знаю вас, хотя мы и не знакомы.
— Уже знакомы. Страшно представить, что он рассказывал.
— Это не сериал даже, а подростковый роман. Приключенческий. Можно вопрос задать?
— Естественно.
— Это действительно происходит?
Лариса подразумевала призраков, конечно. Мертвых актрис. Змей. Ее заговорившую малышку.
— Да, но…
Она намеревалась сказать: «Да, но мы это остановим».
«Как? — осеклась она. — Кем я себя вообразила? Охотником за привидениями, съезжающим по шесту под мелодию из заставки? Я стриптизерша на пенсии, мля. Я только с шестом управляюсь».
— Но все будет хорошо, — неубедительно закончила она.
У микрофона художественный руководитель читала стихи, посвященные жертвам ГУЛАГа. Их публика приняла хорошо, а вот на посвящении Алексею Навальному зал отвлекался.
«Два часа назад я видела чудище, — изумилась Ника. — А теперь сижу и слушаю поэзию».
Выход Ермакова вернул внимание аудитории. И Ника переключилась.
Андрей благодарил за аплодисменты и теплый прием.
«Самодовольный сыч», — ласково подумала девушка.
— Дамы и господа, товарищи, земляки. Месяц назад я и представить себе не мог, что буду стоять перед вами, еще и стихи читать, а я их прочту. Банально прозвучит, но Варшавцево — город особенный. Это на первый взгляд здесь ничего не происходит. Происходит, уверяю вас. Со мной за пять дней столько всего стряслось… Я не удивлюсь, если снова начну писать стихи…
— Начните, — крикнули из зала. Публика согласно загудела.
— Я тут разглагольствую бессвязно, — продолжил Андрей, — перед мамой своей… привет, мамочка. Перед другом — вон он сидит, ржет за пультом. Перед моей первой любовью… — он нашел глазами Нику.
Слушатели поворачивали головы, перешептывались. Школьница-блондинка смерила его ледяным взглядом и наморщила носик.
— Перед учителями… и каждый из вас меня создал. Придумал, как стишок. Корявый, ну какой вышел. Я вам, раз уж случай представился, совет дам. Вы старайтесь запоминать людей. Это, наверное, путь к хорошим стихам. Память. И важность каждого, кто мимо вас прошел. Оно потом в стихах отразится.
