Справедливо ли это — наказывать за грехи потомства?
— Уже уходишь? — спросила бабушка. — Разве Андрюша за тобой не заедет?
— Подышу свежим воздухом. Соскучилась по снегу.
Она положила рыбку в контейнер, прихватила энциклопедии. Навьючила рюкзак. Туристическая котомка плохо гармонировала с платьем, но Нику мало заботили такие вещи. В Токио она привыкла к тому, что люди предпочитают удобство и комфорт разным условностям. Там в метро можно было встретить и банный халат, и ночные сорочки. Да и кто увидит ее в сумерках?
Меч торчал из клапана, замотанный в газеты.
«Ну и видок», — ухмыльнулась Ника. Она напомнила себе героиню аниме. Шебутная девчонка с катаной и школьным рюкзаком.
— Я люблю тебя, бусь.
— И я тебя, внученька. Отметь хорошо.
С пригорка в балку скатывались детишки на санках. В окнах мигали гирлянды. Пьяненький мужик волочил домой елку.
— С Новым годом! — крикнул он Нике.
— И вас также!
Шелковистый белый шлейф стелился по улицам. Снежинки мельтешили, как помехи в телевизоре. Загорались фонари, потрескивая фосфоресцирующими пчелиными гнездами.
Ника дотопала до торгового центра. Здание подстроилось под ландшафт. Частично присобачилось к холму, частично забралось на него, потому с одной стороны оно было трехэтажным и на этаж короче — с другой. Тут ребенком она покупала мороженое, заколки, пластилин. В продуктовом отделе царил крепкий запах подгнивших овощей и сельди. Почему-то он тоже показался ей ностальгическим.
Ника загрузила в пакеты спагетти, консервы, крупу, мандарины, шоколад и чай.
Довольная, вышла обратно под снегопад. Основатель города смотрел на крест, черная тень которого припечатала снежное поле. Кто-то носился по школьному стадиону: фантомы с размытыми очертаниями. В капюшон задувал ветер.
Она прошла по кромке города, за рыжеватыми пятиэтажками, между улицей Быкова и воющей степью. Вклинилась в частный сектор. Миновала собственный дом, березовую рощицу и очутилась перед вереницей окраинных домов. Большинство зданий пустовало. Она видела осколки стекол в темных окнах, топорщащийся шифер, процеженные сквозняками кирпичные короба. Словно степь умыкнула жильцов вместе с имуществом.
Тревога кольнула иголочкой. Под рюкзаком засвербели лопатки.
Ника прислушалась, но лай цепных собак и человеческие голоса заслонили собой монотонный ветряной гул.
Дом Умбетовой легко узнавался, в нем одном горели окна.
«Какого дьявола я тут делаю?» — опешила Ника. Возникло стойкое ощущение, что некие силы, околдовав ее, привели сюда, на безлюдную улочку, правым крылом упирающуюся в холм. Горка была изрыта норами погребов, утыкана трубами. В бесхозном хранилище холма юный Ермаков схоронился от Солидола.
В курточке заиграла восточная мелодия. Ее ребячливая трель была чем-то кощунственным в храме ноющего ветра.
Ника вынула мобильник.
— Привет, — беспечно сказала она.
Свечение из окон дома мазало желтыми отсветами дворик и растущие за забором пучки стеблей. То ли сухой рогоз, то ли тростник.
— Мне уже выезжать за тобой? — спросил Ермаков. — У нас все готово.
— Слушай…
— Что там у тебя шумит? Ты не дома?
— Андрюш, я сама к вам приду. Я здесь по делам забежала.
— Ника, — страдальчески проговорил он, — я же просил…
— Да я рядышком.
«Рядышком? — уточнил внутренний голос. — Ты в десяти метрах от черной и страшной степи».
— Я к Умбетовой зашла, — призналась она.
— Да это же черт-те где, — простонал он.
— Отдам ей продукты и через пятнадцать минут у тебя.
— Ничего, понимаю. У тебя шило в заднице, Ника.
— Совсем крошечное. Я такси вызову, не переживай.
— Ох.
— Целую тебя.
Она двинулась к калитке. Сухие заросли шуршали, шорох вплетался в завывание вьюги. Ника пересекла двор и надавила на кнопку звонка.
Чувство, что ею руководят, как указателем доски Уиджи, усилилось.
Ника нащупала в кармане замок, и кончики пальцев послали в мозг яростный импульс. Кусок прохладного металла поменял форму. Она, потрясенная, вынула оберег. Трансформировался не сам замок, а дужка. Она расправилась, словно металл был мягким как пластилин. Железка, толщиной с мизинец, теперь указывала на дом, абсолютно прямая, разогнувшаяся вопреки законам физики.
Ника потрогала сталь, убеждаясь, что она твердая. Твердая и настоящая.
В недрах дома звякнуло, зашаркало. Ника быстро сунула замок в куртку. Сердце колотилось ускоренно. Дверь отворилась, и в полоске света возник мужчина. Он был высок и плечист, под линялой безразмерной футболкой угадывались впечатляющие мускулы. Череп был обрит наголо, но мужчина носил черную окладистую бороду с вкраплениями ранней седины, делающую его похожим на суфия. Широко посаженные желто-зеленые глаза смотрели на гостью оценивающе.
— Добрый вечер, — не пытаясь скрыть удивление, пробормотала Ника. — Я, должно быть, ошиблась адресом. Мне нужна Мадина Тимуровна Умбетова.
Мужчина на миг зажмурился, его замаскированный усами рот изогнулся, симпатичное лицо сморщилось, и он выдохнул:
— В-в-входи.
А потом шагнул вперед, схватил Нику за волосы и втащил в дом.
59
Он ругнулся, отнимая от уха телефон. Рассеянный взгляд скользнул по праздничному столу. Золотились бокалы, фольга на бутылках с шампанским. Между тарелок и салатниц подбоченились восковые эльфы, ждущие, когда подожгут их фитильки.
— Ну что, едешь уже за Вероникой? — спросила мама, занося из кухни горячую лазанью. Аромат был великолепным. — Не порть аппетит, — она хлопнула его по запястью, отгоняя от маринованных шампиньонов.
— Она сама подъедет, — буркнул Андрей отвлеченно.
На первом канале Доцент Леонов делал зарядку в милицейских шкретах.
— Остынет все! — всплеснула руками мама. — Вы же договаривались…
— С ней попробуй договорись. К Умбетовой она пошла, Деда Мороза изображать.
Переносицу мамы рассекла морщинка.
— Сынок! Я же забыла совсем, дурья башка. Который день сказать тебе собираюсь.
— О чем?
Мама выбежала из комнаты, он подцепил шампиньон и отправил в рот. Отстучал сообщение Хитрову: «Мы к девяти подойдем».
— Ты у меня на кладбище спрашивал. Белая лилия черной зимы, эта фраза?
— Да, — изумленно произнес он.
— Я все гадала, откуда она мне знакома. Так из книжки же. Ты книжку у меня во вторник оставил, я тебе ее отдать забываю. Я полистала, есть неплохие стихи.
