Мама протянула Андрею худенький томик в сиреневой обложке. «Тебе, природа, эти строки», — прочел он. Поэтический сборник Мельченко-Камертона.
Но при чем тут Артур Олегович? Вихрастый, клетчатый, безобидный графоман, гибрид восклицательного знака и натурщиков живописца Эль Греко.
Пальцы пощипывало. Он коснулся корешка.
— Про лилию на шестнадцатой странице.
Захрустела бумага.
Андрей уставился на строку, набранную наклонным шрифтом. Она всегда была здесь, под боком.
— Белая лилия черной зимы, — прошептал он.
И страх вонзил свои когти под ребра, достал до требухи.
В голове восклицательный знак Мельченко патетично пояснил: «Каждый текст озаглавлен строкой из моих любимых поэтов и моих друзей!»
Под эпиграфом, под белой лилией, стояли инициалы автора: М. У.
— Мадина Умбетова, — сказал Андрей.
Библиотекарь писала стихи. Даже свою книгу издала. Сборник стихов, среди которых было и это, про черную зиму. Ее поэзию процитировала Лиля устами Юли Хитровой.
Перед внутренним взором предстала тучная своенравная жесткая Умбетова.
«Книгу к сроку возвращай и страницы не марай».
И ее сын — жилистый молчаливый мальчик. Вот он вырисовывается на фоне кладбищенских крестов, обмотанный траурной лентой с золотой надписью: «От скорбящих сестер».
— Господи! — ахнул Андрей.
Он все понял — мгновенно. Умбетова и Лиля. И четкая, ясная линия, соединившая их.
— Ты куда? — встрепенулась мама.
Андрей возился со шнурками, прижатый плечом мобильник огорошил короткими гудками. Ни Ника, ни полиция не отвечали. Именно так он и представлял себе апокалипсис. Занятый номер сто два. У оператора слишком много забот, чтобы заниматься его проблемой. Или оператора больше нет, и нет участка, нет ничего, кроме вьюги в степи.
— Постарайся дозвониться в полицию. Ника в беде.
Мама побледнела.
— Скажи, чтобы ехали к Умбетовой. Скажи, ее сын похитил школьницу по фамилии Скрицкая.
— Но…
— Нет времени, мам.
Андрей вылетел за дверь. Друг, в отличие от полиции, взял трубку сразу же.
— В девять, так в девять, — весело сказал он.
— Толя! — Андрей уже мчался по заснеженной улице.
В домах горожане готовились провожать год Огненной Обезьяны.
— Толя, это Женис! Женис и его мать!
— Они… что?
— Они убийцы! Они убили Лилю и остальных! Ника у них.
— Ты где? — выговорил шокированный Хитров.
— Я бегу туда. Полиция не отвечает. Ты знаешь, где живет Умбетова?
— Да. Крайняя улица. Там, где погреба, — он застонал.
Тихое место. Безлюдное, предназначенное для маленьких тайн.
— Я выезжаю! — сказал Хитров решительно.
— Спасибо, — выдохнул Андрей.
— У меня в гараже… а, черт, не важно. Жди меня у спуска к карьеру.
Метель сшибала с дороги. Балки стали глубже, ступеньки кривее и круче. Парапеты преграждали путь. Ледяной воздух вымораживал гортань, и слезы примерзали к щекам. Теперь Андрей знал, почему Лиля выбрала именно их. Они с Хитровым были последними, кто видел ее.
60
Кулак впечатался в скулу. Ноги оторвались от пола. Показалось, она трижды кувыркнулась, прежде чем плюхнуться о стену. Рюкзак не смягчил падение, наоборот, впился в спину острым книжным уголком. Все произошло так внезапно, что она не успела ойкнуть. Левая сторона лица онемела, желудок уменьшился до размера горошины, и мозг будто свободно бултыхался в черепной коробке. Мир ходил ходуном. Она уцепилась за линолеум, как гибнущий в шторме матрос цепляется за палубу.
Мужчина, нокаутировавший ее, возвышался угрюмой скалой. Скала двоилась.
«Женис», — догадалась Ника, глядя на бородача снизу вверх, из-за завесы кудрей.
Человек, безжалостно зарезавший проститутку, варшавцевский Джек Потрошитель, как нарек его журналист «Рудника», чуть покачивался взад-вперед, пальцы сжимались и разжимались.
«Соберись!» — приказала себе Ника.
Женис схватил ее за патлы, окончательно портя прическу, и боль опалила скальп. Дернул, она уткнулась лицом в его пах. Женис снял с нее рюкзак, отшвырнул. Вытащил из кармана трезвонящий телефон и грохнул его об пол.
Взор Ники метался по коридору, как мячик-прыгун из ее детства.
«Какая дура! Я добровольно пришла к нему! Пришла к маньяку!»
— М-м-мама.
Ника вывернула голову, и ужас обуял ее.
В конце коридора стояла Умбетова. Грузная, поседевшая, с отекшим лицом и оттопыренной нижней губой.
«Они оба сумасшедшие», — подумала Ника, на четвереньках пятясь к стене.
Библиотекарша смерила ее ледяным взглядом.
«Зрячая! Она зрячая!»
— Вы за это ответите, — произнесла Ника. — Вы и ваш больной сын. Мои друзья знают, что я у вас.
Умбетова подняла тактильную трость и потыкала ею в оброненные пакеты. Из пакетов выкатилась банка зеленого горошка.
— М-м-мама, уйди!
Женщина медленно повернулась и исчезла за дверью.
Женис впился в волосы Ники, в одежду и потащил в глубь дома. Линолеум под попкой сменился шершавым бетоном. Приходилось перебирать ногами, чтобы ублюдок не выдрал ей волосы. Сверху струился грязно-белый потолок с отваливающейся побелкой. Она слышала, как щелкает засов, грохочет дверь. Тело стукнулось о ступеньки, прибавились свежие ссадины. Комнату залил яркий свет.
Первым делом Ника увидела гирлянды на кирпичной кладке, они мигали красным и желтым, синим и зеленым.
Затравленный взор пробежался по колоннам, по обогревателю и остановился на кресле в дальней части подвала. Там скрючилась девочка в грязном нижнем белье. Тяжелые кандалы сковали ее кисти. Забинтованные ступни стянули хомуты. Она чуть шевельнулась, обратила к Нике измученное лицо. Рот обрамляла запекшаяся бурая корка. Вокруг мутных глаз цвели фиолетовые синяки.
— Хай, — сказала девочка, расклеивая сухие губы. — Он съел мои пальцы. И твои съест.
Психопат встряхнул ошарашенную Нику, отбросил в сторону как мешок. Она врезалась в колонну. Удар вышиб дух из груди. Женис схватил ее за руки, дернул их за спину и накинул на запястья хомут. Рванул, фиксируя, и пластиковая стяжка полоснула нежную кожу, а кости хрустнули.
«Не плакать, не плакать!» — увещевала себя Ника.
Гирлянды мигали радостно. Девочка в кресле с любопытством наблюдала за коллегой по несчастью.
