— Не ревнуй, Ермак.
— С Богом, — напутствовал Вова, вручая кухонный нож с внушительным лезвием.
— Я как Майкл Майерс, — улыбнулся Толя, принимая картинную позу.
— Но у меня длиннее, — заметил Ермаков.
— Как обычно.
Толя набрал в легкие воздуха, точно ныряльщик перед погружением, и шмыгнул за дверь, в подъезд, гудящий от ветра.
Ника приблизилась к окну, отдернула пожелтевшую штору. С высоты четвертого этажа оглядела двор, крышу беседки. Фонари походили на бенгальские огни. Через минуту силуэт Толи проскочил озерцо света и растворился в метели.
— Дойдет, — прошептал Андрей. Его телефон зазвонил.
— Мама, — вздохнул он. — Сейчас врать придется.
Он вышел в коридор, Ника услышала приглушенное: «Мам, это я. Не кричи, мам».
«А вдруг в полночь закончится все? Как в сказке?»
Метель хлестала по фасаду, словно вознамерилась отодрать здание от фундамента и утащить в степь.
Без Хитрова стало просторнее и страшнее.
«Мы в жилом доме, — успокаивала себя Ника. — Люди за стенами, мы постучим в любую дверь, и нас выручат».
Внутренний голос тут же напомнил, что их чуть не расстреляли на виду всей улицы Быкова. Вряд ли культистов смутят старушки-соседки.
Где-то ее бабушка сейчас распевает песни с подругами. Полагает, что внучка в безопасности празднует Новый год.
— Что за приятель у тебя? — поинтересовался Ермаков, входя.
— Золотой мужик. Молоток. На шахте работает, а по выходным — в село катается, подвизается церковным звонарем.
— Звони ему.
Вова пощелкал кнопки на телефоне-раскладушке.
— Здоров. С наступающим. Угу. Дело есть, брат. Важное. У меня тут люди сейчас. Школьница раненая. Вывезти ее нужно из города. В поликлинику — не вариант. За ней слежка, сечешь? Родаки у нее богатые. Ее сволота какая-то выкрала и пытала. Пальцы ей отрезала. Ты на колесах? Спасай, брат.
Вова насупился, прижимая к уху трубку.
— Ничего. Мы подождем, — жестом показал, что все хорошо. — Спасибо.
Он подбросил мобильник.
— Кореш мой в селе. Но сказал, что через час будет у нас.
— Час? — переспросил Ермаков.
— Дороги замело, — развел руками Вова. — Так мы поедим как раз. Идемте на кухню.
Они покорно уселись за крохотный столик. Ермаков звякнул Толе.
— Живой, — объявил он, коротко поговорив, — никого не встретил. Мимо школы бежит.
Немного отлегло от сердца. И лампочка в соломенном абажуре будто ярче засветилась.
Вова поставил на засаленную клеенку салатницу с винегретом, кастрюлю пюре и тазик, полный жареных крылышек. В отдельную тарелку насыпал порцию для Снежаны.
Ника уплетала остывшую картошку так, будто не ела сутки, и Ермаков не перебирал харчами. Сосредоточенно жевал салат и хлеб. Жирная и жесткая курица показалась Нике вкуснейшим деликатесом, и она лишь заурчала, когда Вова подкинул добавку.
«Мы ужинаем тридцать первого декабря у Солидола», — мысль не умещалась в черепушке.
— Братик твой, Санька, отменным парнем был, — проговорил Вова, наливая себе водки. — Точно не желаете по пятьдесят?
Ермаков вежливо отнекивался.
— Прорвемся, — Солидол выпил, занюхал репчатым луком.
Ника, сытая и согревшаяся, потянулась к тарелке Снежаны:
— Я ее покормлю.
Вова приплюсовал к стакану компот.
Снежана тяжело оторвала от подушки голову.
— Покушай, — Ника копнула вилкой пюре, поднесла к истерзанным губам девочки.
— Это каркаде? — кивнула Снежана на стакан.
— Нет, компот.
Снежана прожевала пюре.
— Тебя как зовут?
— Вероникой.
— У тебя фингал, Вероника.
— Не дразнись, — она оторвала для девочки кусочек волокнистого мяса.
— Он сдох? — вдруг спросила Снежана.
— Дохлее дохлого.
— Он… весь? И Карачун, и… — она вздрогнула, — и другие?
— Все они.
— Тогда кто за нами гнался? Может, это тоже был он?
— Нет, солнышко. Пусть они тебя не заботят. Съешь еще.
— Невкусно, — сказала Снежана, но съела крыло до косточки и вновь упала на постель, мгновенно вырубившись.
— Как она? — Ермаков подошел и сел около кровати. Ника прислонилась к его плечу.
— Поправится. Толя звонил?
— Да. Дома уже, все нормально.
— Хорошо.
— Что там случилось, в доме Умбетовых?
Она поведала ему про подвал и Жениса, говорящего детским голоском. Про то, как придушила его ногами. Андрей слушал восхищенно. Подходя к финалу истории, она вынула замок и рассказала, что он сам собой деформировался в кармане.
— И что это означает?
— Черт его знает. Но я думаю, Лиля привела меня к Мадине.
— Заставила рисковать жизнью, — неодобрительно произнес Ермаков. — Я ведь вспомнил, где именно видел ее.
— И где же?
— В тот день, когда мама забрала тебя из дому, потому что Саша раскодировался.
— Когда за тобой погнался Вова?
— Да. Мы с Хитровым встретили Лилю у вашей калитки. Она сбежала от Умбетовых и пыталась достучаться до Саши, но Саша ей не открыл. Она махала нам, потому что у нее не было языка. А мы приняли ее за сумасшедшую, и…
— Продолжай, — сказала Ника, вглядываясь в осунувшееся лицо Ермакова.
— На наших глазах Мадина поймала ее и поволокла обратно к себе, а мы решили, что она — родственница Мадины. И потом Умбетова сказала нам в магазине, что это была ее племянница.
— И вы забыли, — шепнула Ника.
— И мы забыли, — повторил Андрей.
В дверях появился Солидол.
— Начало одиннадцатого, — сказал он.
Андрей пошел к окну.
Ника думала о брате, который был отличным парнем и валялся, уколовшись героином, а в каких-то десятках метров от него его девушку убивали психопаты.
— Там внизу серая «Волга», — сказал Андрей, теребя край шторы.
— Наши, — осклабился Солидол. В унисон зазвонил его мобильник.
71
Он велел Нике ждать в квартире. Бок о бок с бывшим заклятым врагом посеменил по ступенькам. Выйди кто на этаж в это время суток, подивился бы, застав телеведущего, вооруженного катаной. Солидол прихватил нечто вроде плетки-треххвостки — связанные воедино ремни, пряжки которых были заменены чугунными мячиками.
