* * *
На общей кухне в школе Павел ненароком подслушал, как Зоя пожаловалась Лене на то, что не знает, где ее дочь отмечала Новый год:
– Представляешь, понятия не имею!
– Ну, а я не знаю, где был мой муж.
– Вот так. Дожили, называется.
– Ну, я не волнуюсь: он хотя бы по паспорту взрослый человек.
– Да, но моя-то, моя… Как все быстро изменилось. Я всегда знала: с кем, где, на какой квартире или дачке… Думала, в этот раз с Антоном. Оказывается, она послала его подальше и испарилась. Я не знаю, где она шлялась с тридцать первого на первое. Пришла рано утром, пьяная, замерзшая, злая. Ничего не сказала. Нет. Я спросила, где она была. Она огрызнулась: «Как меня все достали!» – и пошла спать. Выпила горячий крепкий кофе и свалилась спать. Такой я ее никогда не видела.
Боголепов слушает и думает: «Господи, да она была в Пирита на пляже. Пила там одна, в точности как ее отец», – но смолчал, удержался. Он об этом узнал случайно. В ленте одного из аватаров всплыл like, который Аэлита поставила какому-то Fred Oarsen, и в комментариях под его маловыразительным постом он обнаружил их небольшой диалог:
Fred Oarsen: And you had a great New years party? Hangover?
Aelita S.: Hangover yes, but no party whatsoever. Went to the seashore and had a bottle of French wine alone, completely alone.
Fred Oarsen: Sounds like a depression Aelita S.: I wished everyone a cold nuclear winter this coming year.
Fred Oarsen: It’s because of Estonian climate. It was never on my wish list.
Aelita S.: No, I would feel the same anywhere else. I want to go to…
[26]
…Снова написала про Амазонку и аяхуаску. Но почему – он? Кто он такой, этот Фред Орсен? За пятьдесят, живет в Голландии, в маленьком городке, сам американец, который родился и вырос во Флориде (дергал крокодилов за хвосты и держался подальше от семинолов), работает в турагентстве, судя по фотографиям, много путешествует и пишет об этом во всевозможные журналы…
(Есть такой тип человека – белый мужчина, под пятьдесят, в расцвете сил на закате своего века, он во всех странах мира чувствует себя как дома, всюду он – посланник из будущего, представитель опережающей в развитии цивилизации, на всех смотрит с домашним спокойствием, как Прометей, что принес свет нового знания, как хозяин, которому подчиняется все – в том числе и природа, он похлопывает индуса по плечу, обнимает китайскую старушку, крадет взгляд зеленоглазой афганской девочки, ловит змей, позволяет обезьянам лазить по своей голове, которая не раз побывала в пасти льва и тигра, это все тот же Супермен, только он немного в возрасте и его фантастический костюм спрятан в клозет, впрочем, Он выглядит элегантно и в шортах, и в брюках, и в охотничьей безрукавке, в ковбойской шляпе с сигаретой в зубах, на слоне, на осле, с бабочкой в смокинге, Он может рассказать вам о погоде на неделю и тут же отправиться в путешествие по экономическому бездорожью России; на огромных величиной с небоскреб экранах Он появляется в виде Джеймса Бонда или Ковбоя Мальборо, Он живет на роскошных виллах, в пентхаусах, в голливудских фильмах, в популярных телешоу и передачах, достойный потомок демонов, о которых писал Набоков в «Даре», этот Новый Супермен продолжает дело своих предков: завоевывает мир, появляется повсюду в образе знойного репортера в рубахе песочного цвета с коротким рукавом, у него огромное родовое древо: до него были колонисты, охотники на слонов, работорговцы, похитители бриллиантов, искатели сокровищ Сьерра-Мадре, устроители этнографических выставок, дистрибьюторы побрякушек, алкоголя и сифилиса – их образы отдаленно мерцают в блеске славы Нового Бессмертного Хозяина, на Его башмаках навсегда сохранится пыль ими пройденного пути, кровь тех, кого им пришлось поработить и загнать в резервации, чтобы Он, Великий и Неотразимый, с улыбкой Брэда Питта мог шествовать по страницам рекламных проспектов и экранам телевизоров.)
…Но ведь этим человеком мог быть я, сокрушался Боголепов. Нет, разумеется, я никогда не стану и не стал бы таким персонажем, но я мог бы вклиниться в беседу, выдать себя за подобного типа, я бы мог его создать, он был бы восьмым, такой тип, в моем театре его пока нет, но я могу его создать, на всякий случай, я мог бы догадаться, что он необходим, и давно его сделать, тогда все, что она написала ему, она написала бы мне. И тут бы я… Ох, я бы ей сказал… столько всего… столько всего… Ну, почему я не сделал ни под одним из моих аккаунтов ни одного стоящего поста в те дни? Она бы поставила мне like, и я, уже задетый ее вниманием, непринужденно о чем-нибудь ее спросил бы… какую-нибудь ерунду: ей было все равно – ей хотелось с кем-то поговорить, коротко, с кем-то – кто далеко-далеко, кто не знает тебя, кто-то, все равно, по правде говоря, мне было в тот вечер все равно, с кем говорить, я бы могла и дураку рассказать, в статус писать такое не хочется, сразу прицепятся, проще мимоходом в комменты вбить, просто иногда хочется высказаться и исчезнуть, такое сказать, чему другой не придаст значения, твои слова затеряются в потоке прочих комментариев, о тебе забудут, а мне и не нужно – в такие мучительные минуты – мне наплевать… мне и не хочется, чтоб прилипли и троллили, мол, плачешься, хочешь внимания, – но высказаться как-то хочется! Рассказать о том, как давилась у моря, смотрела, как дышит оно под коркой свежего льда, видела, как море дымится, мороз кусал мои губы, набивался в любовники, но я его послала, целовалась с горлышком бутылки, пила одна, мне плевать, я пила, плакала и кричала, а потом бросила в море бутылку, которую никто никогда не найдет и не узнает… вот выбьет ее по весне на берег, и поймет ли кто-нибудь, что это за бутылка? В ней мой крик, по самое горлышко.
5
Он долго шел по крошке из песка и снега. Тяжелые ноги. Полный рот ветра. Льдинки. Хруст. Замерзшие водоросли, как мочало. Мягко, пружинисто.
Море дышало и хлюпало подо льдом, приводя в движение ручейки – они струились, как открытые вены. Лед был похож на карту Гренландии.
Выбился из сил. Остановился. Здесь. Повернулся к морю и закричал.
Ветер спешно заталкивал вопль обратно в глотку. Как кляп.
Если бы кто-нибудь… был бы кто-нибудь, кто мог разделить с ним эту боль… услышать, как яростно бьется сердце… почувствовать, как стремительно страсть разбегается по телу… если бы кто-нибудь попытался расшифровать вздрагивания и стоны, транскрибировать органный гул крови, отлить из мимолетных образов слова… как иной раз спящее сознание превращает звук дождя в речь политика, а голоса людей в крики китов… может быть, из этой боли родилась бы музыка, шум моря, гул ветра, песок под ногами и умирающий кусочек масла в небе.
