Павел Вильзон никому не показывает свои рисунки
Осталось упомянуть Ликиного водителя, уверенной рукой ведущего черный BMW к цели. Этим утром, забирая тело Матвея из отеля, он официально представился после крепкого рукопожатия, но Матвей забыл его имя в тот же момент, как услышал. Если что, водителя зовут Геннадий.
— Приехали, — сказал водитель Геннадий. — «Красный богатырь».
2. Колесо перемен
Орденоносный завод «Красный богатырь», построенный в 1953 году, размещался на обширной территории, обнесенной высоким бетонным забором и представлял собой три гигантских куба из рыжего кирпича, соединенных друг с другом наполовину обрушившимися галереями. Помимо громадных кубов по заводской территории было разбросано множество ржавых вагончиков, каптерок, кочегарок и бараков, которыми давно никто не пользовался.
В 1995 году заводским рабочим перестали выплачивать зарплату. Они еще полгода по инерции походили на работу, а потом даже самые стойкие покинули завод, вынеся оттуда все, что могли вынести. В 1997 году с завода украли те станки, которые можно было увезти на грузовиках, а в 1999 году украли более крупные агрегаты, предварительно разобрав их на металлолом. В 2000 году хотели украсть и сам завод — точнее, землю, на которой он был построен, чтобы возвести на этом месте коттеджный городок, торговый центр с боулингом и еще какую-то хрень, но что-то не заладилось. Так и стоял «Красный богатырь», ожидая лучших времен, которые, судя по всему, для него никогда уже не наступят.
Единственный заводской обитатель, заскорузлый сторож с седой бородой, пропахшей дешевой водкой, луком и сигаретами «Петр I», распахнул перед черным BMW скрипучие ворота (о визите «телевизионщиков» было, разумеется, договорено заранее), и авто вкатилось на территорию. Остановив машину в пятидесяти метрах от центрального куба, водитель Гена с неожиданной для такого здоровяка ловкостью выпрыгнул наружу, чтобы распахнуть дверцу перед Ликой. Паша и Матвей выбрались самостоятельно, причем Матвею пришлось совершить некое усилие, чтобы устоять на ногах — окружавший его мир слегка покачивался, и уловить это движение на зрительном уровне было невозможно, зато его организм колебания пространства ощущал очень четко.
Собственно, на хера я вчера устроил этот загул? — спрашивал себя Матвей Корчагин, брезгливо ступая по осколкам пивных бутылок, сигаретным окуркам и прочему дерьму, усеивавшему путь к цеховой громаде. — Нет бы выпить пару мензурок виски в номере и вздрочнуть перед сном на порнуху из отельного телека. Но, конечно же, он знал, что такой расклад в день приезда был невозможен — Москва действовала на него удручающе, и справиться с этим он мог, только приведя себя в еще более удрученное состояние. А теперь еще эта жена брата со своим клипом и этот хлыщ в яркой шапке, от цвета которой режет глаза, и эта злосчастная промзона с запахом жженой резины и несбывшихся надежд. Да еще вот это вот серое утреннее небо, из которого вот-вот пойдет дождь, а может и не пойдет. Нуар бля.
Тем временем наша троица — режиссер, художник и певица — оказалась у приоткрытых ворот центрального цеха. Изнутри струились волны плесневелого воздуха. Вдохнув это амбре прищуренными ноздрями, Лика заявила, что внутрь не пойдет, подождет снаружи. Зачем тогда приперлась? — подумал Матвей.
— За компанию, — с обидой в голосе ответила Лика, и Матвей понял, что подумал он вслух.
Паша с силой потянул высоченную створку, и она со стоном подалась ему навстречу. Лика вернулась в машину, где вновь предалась изучению конкуренток на экране смартфона, а двое теле-творцов ступили внутрь. Утренний свет едва проникал сквозь грязные окна, и Паше пришлось включить фонарик, выхвативший дохлого левиафана, что возвышался посреди цехового пространства — неизвестного предназначения агрегат высотой с двухэтажный дом. Неподалеку от него чернел старый советский грузовик со снятыми колесами, а чуть дальше, в глубине квадратного зала — обгоревшая легковушка, модель которой невозможно было определить. У дальней стены летаргическим сном спала целая вереница ржавых монстров — видимо, то, что осталось от конвейера, на котором трудящиеся «Красного богатыря» ковали прекрасное будущее своей великой Родины. Ступая по скрипучим осколкам стекла, Матвей и Паша подошли к двухэтажному агрегату, и режиссер провел рукой по его заскорузлому боку.
— Фактурненько, — выдавил из себя Матвей. — Жаль, света нет.
Паша скользнул лучом фонарика по щербатым стенам, затем круг света достиг потолка, где потонул в многолетней паутине.
— Как ты вообще это место нашел?
— Очень просто, по спутниковой карте, — ответил Паша. — А потом пару раз сюда на самокате съездил.
— Так тут же охрана. Как тебя пропустили?
— Там, за цехами, дыра в заборе — хоть на тракторе заезжай. К тому же, охранник бухой постоянно.
— Дай-ка сюда фонарик.
Матвей, порыскав лучом по стенам, нашарил огромную красную звезду, раскинувшуюся почти под потолком. Справа от нее был обнаружен такого же конского размера гипсовый Орден Ленина, а слева — Орден Красного Знамени.
— Надо бы от пыли эту красоту отчистить, — задумчиво произнес режиссер, обведя орденскую планку лучом.
— Хер туда заберешься, — ответил Паша. — Лучше на пост-продакшене забацаем.
— Ну, можно и так.
Обходя по широкой дуге левиафана, упершегося в пол чугунными лапами, Матвей думал о том, что надо бы потом узнать, какие такие компоненты коммунизма штамповала эта адская машина, но тут же признался себе в том, что ему это положительно пох, так же как и песня, которую жена брата собиралась мурчать на фоне станков, так же как и дальнейшая судьба еще не снятого видеоклипа, который, изнасиловав зрительские глаза и уши тысячекратными теле-эфирами, потонет затем в безвестности вместе с Ликой, вместе с ее респектабельным супругом и вместе с ним, Матвеем, срежиссировавшим это мелодраматическое говно.
— Твою ж мать! — воскликнул вдруг режиссер, зацепившись носком ноги за торчавшую из пола скобу.
Чудом не завалившись лицом вперед, он все же удержался на ногах — не в последнюю очередь благодаря Пашке, успевшему ухватить старшего товарища за шкирки. Осветив злосчастную скобу фонариком, Матвей установил, что она привинчена к крышке люка, рванул крышку на себя и в следующую секунду уже заглядывал в темный проем, ведущий вниз.
— Полезли — тут лестница есть, — бросил он Паше, маячившему чуть поодаль.
— Да ну на хер, я не полезу, — ответил юноша, теребя лямку раритетного фотоаппарата, украшавшего его грудь. — Еще неизвестно, что там.
— Вот и узнаем! Как же жажда неизведанного, поиск новых локаций и прочая романтическая херня? Давай, ссыкло!
На самом деле Паша не был ссыклом, хотя действительно побаивался того, что можно было встретить в заводском подвале — крыс, пауков и мумифицированного трупа какого-нибудь передовика производства. Наблюдая за тем, как режиссер, зажав в зубах фонарик, спускается вниз по вертикальной лестнице со стержнями-перекладинами, он размышлял о том, что Матвей Корчагин воистину достоин уважения. Давно работая с самыми разными режиссерами, в том числе иностранными, Пашка прекрасно мог отличить алкогольное похмелье от кокаинового — так же, как мог на глаз установить, сколько таблеток экстези сожрал вчера тот или иной деятель искусств. И то, что режиссер, к которому он был сегодня приставлен, несмотря ни на что сохранял профессиональное любопытство, это определенно вызывало уважение, заставившее Пашу последовать за Матвеем в темную дыру.
