В просторной келье, куда Мэт зашел спустя пару минут, царил полумрак. Настоятеля не было, а за массивным столом, стоявшим посреди помещения, восседал отец Лаврентий. На стене у него за спиной висел потрет Птушки и икона с ликом Феликса Дзержинского, покровителя монастыря. Все трое взирали на Матвея недобрыми глазами.
— Ну, здравствуй, Матфейка! — промолвил священник. — Как творчество, как настроение? В библиотеке был — это хорошо! Учиться, учиться и снова, блядь, учиться, как завещал нам Святой Владимир.
— Так точно! — брякнул Матвей, поискав глазами стул, на который мог бы присесть и не найдя его.
— Как сценарий продвигается? Много ли написал?
— Хорошо продвигается, отец Лаврентий. Фабулу нащупал, сейчас детали прорабатываю.
— Фабулу он нащупал… Детали прорабатывает… Охуенно просто!
— Служу Священному Союзу! — ответил Мэт.
— Сейчас посмотрим, что ты там нащупал. Эй, Октябрина, зайди-ка! — крикнул он в сторону двери.
В келью вошла юная монашка в белоснежной рясе, делавшей ее похожей на медсестру. В руках она держала поднос, на котором Матвей увидел свой блокнот, оставленный им на кровати, а также серебряную солонку. Отец Лаврентий положил блокнот перед собой, высыпал из солонки широченную дорожку кокаина прямо на стол и достал из кармана рясы сторублевку.
— «Уберите Ленина с денег, он — для сердца и для знамен!» — процитировал он классика, свернул купюру в трубочку и шумно втянул порошок ноздрей.
Монашка тем временем неожиданно для Матвея освободилась от рясы, оставшись в одном лишь красном белье и чулках, а затем забралась под стол, где, судя по всему, стала проводить какие-то манипуляции с членом отца Лаврентия. Того, впрочем, это нисколько не отвлекало от беседы.
— Ну-ка, посмотрим, что ты тут накарябал… — произнес он, раскрывая блокнот. — Охуеть — целых две строки! И звезд нарисовал просто до хуища! Перетрудился, должно быть. Ну, пиздец какой работничек!
— Мне здесь сосредоточиться сложно, — ответил Мэт, стараясь не глядеть на ягодицы монашки, то и дело выныривавшие из-за стола.
— Всем не сложно, а ему, блядь, сложно! У всех, блядь, времени и на работу, и на общественную нагрузку, и на художественную самодеятельность хватает, а ему, блядь, сложно! Ну что с тобой делать, Матфейка?
— Увезти из этой богадельни, — предложил Матвей.
— Охуенное предложение, конечно, — поп громко крякнул, вынюхав еще одну дорожку. — Только дело-то не в месте, а в тебе самом. Помести тебя хоть в янтарную комнату или на священный броневик посади, ты и там хуи пинать будешь.
Тем временем монашка, завершив свою миссию, выбралась из-под стола, вытирая губы. Облачившись в рясу, она поцеловала руку отцу Лаврентию и, склонив голову, вышла из кельи.
— А давай-ка прогуляемся, друг любезный! — предложил священник.
С этими словами он пересыпал содержимое солонки в пакетик, который сложил из листка, вырванного из блокнота и, поправив скомкавшуюся рясу, встал из-за стола. Они вышли из дома творчества через центральный вход — двое монахов распахнули перед ними двери, а затем один из них последовал за ними на почтительном расстоянии.
Поселок показался Матвею вымершим — жителей не было видно, не кричали петухи, не мычали коровы, даже птицы, казалось, предпочитали облетать это место стороной. Они шагали вдоль добротных домов с закрытыми ставнями, время от времени останавливаясь, чтобы отец Лаврентий мог сделать понюшку. После очередной остановки поп наконец заговорил:
— Любишь ли ты Родину, Матфеюшка?
Мэт не был готов к этому вопросу, но быстро нашелся:
— Конечно, святой отец! Всем сердцем люблю!
— Все так говорят, — ответил священник. — Но пиздеть, как ты знаешь — не мешки ворочать. На что ты готов, Матфей, чтоб свою любовь доказать?
Матвей начал что-то лепетать о служении высоким идеалам, каждодневных подвигах на благо Отчизны и так далее, но отец Лаврентий велел ему заткнуться.
— Пиздеж, сплошной пиздеж, сын мой. Словами любовь не докажешь — делами надобно. Готов ли ты к священной жертве во имя Святейшего Двуглава, осеняющего нашу великую державу своими крылами лучистыми?
— А что сделать нужно? — благоразумно уточнил Матвей.
— А к чему ты готов, Матфеюшка? Одни плоть свою каждодневно истязают — как я, например. Другие усекновение пальцев производят, а то и всей конечности. Еще кто-то ухо или нос готов отсечь во славу правой веры. А ты какую жертву готов принести?
— Пальцы и руки мне нельзя отсекать, — выдавил из себя Мэт, — я ими работаю. И вообще, давайте к этому вопросу чуть позже вернемся — мне подумать нужно.
— Какой же ты все-таки долбоеб, Матфей! Просто диву даюсь! Ты так говоришь, вроде я не о священной жертве тебе толкую, а к блядям предлагаю сходить. Подумает он! Охуеть ответ!
— Решение-то ответственное, отец Лаврентий. Нельзя его так вдруг принять.
— Ты решение это не головою должен принять, а сердцем своим!
Они остановились возле дома с табличкой на калитке: «Михалков Сергей Владимирович, председатель Союза Писателей Священного Союза, лауреат премии Святого Владимира и трех премий Святого Иосифа». Ниже была прикреплена еще одна табличка: «Осторожно, злая собака». Отец Лаврентий разложил на почтовом ящике дорожку и, прикрывая ее ладонью, чтобы не унесло ветром, вынюхал до последней крупицы.
— Впрочем, я тебе с решением могу помочь, — промолвил он затем. — Давай-ка мы тебя оскопим, Матфеюшка! И жертва эта Двуглаву весьма угодна, и отвлекаться на баб не будешь, на работе сосредоточишься.
— Постойте! — Матвей подскочил на месте. — Это что же вы предлагаете?
— Что-что! Был хуй — чик-чик — и ни хуя.
— Это шутка, что ли?
— Кто ж на такую тему шутить будет? В своем ли ты уме? Можем прямо на завтра операцию назначить. Доктора тут в Переделкино знаешь какие хорошие?
Когда поп склонился над очередной дорожкой, Матвей обернулся, чтобы посмотреть, чем занят сопровождавший их монах. Тот, стоя в десятке метров от них, истово молился перед портретом Максима Горького, прибитым к стволу березки. Удобный момент! — подумал Мэт и в следующую секунду он уже мчался по тропинке в сторону леса, не обращая внимания на доносящиеся сзади окрики.
31. Японский связной
Ночь с четверга на пятницу Паша провел в заброшенном гараже на окраине района, где жила Баррикада. Гараж этот, запиравшийся изнутри, представлял собой отличное укрытие — нет крыс, зато есть продавленный диван, на котором можно было валяться, мечтая о том дне, когда они с Матвеем навсегда покинут Сталинбург. До девятого мая оставалось всего несколько дней — праздник выпадал на следующий вторник.
Каждый день он совершал несколько звонков на номер суши-бара, и каждый раз автоответчик велел ему ждать. Но в пятницу вместо автоответчика Паша услышал живого человека — это был реб Лейб, разговора с которым он так долго ждал.
