А ещё Назар Васильич когда-то оборудовал на огороде настоящий ледник, притом необычный: высокий холм с дверцей сбоку. С этого холма можно было на санках кататься, если б разрешали. Двери-створки на покатом склоне ледника открывались-откидывались в стороны и на землю, так и лежали покато.
В нутро подземелья вели каменные ступени, и с первого шага снизу в лицо и по всему телу шибало глубинным холодом сырой земли, неистребимой зимы и речного льда. Широкое и глубокое – метров в шестьдесят – помещение было тесно завалено кубами льда, твёрдого, как гранит, кристально-голубого, обжигающего. Каждой весной его выпиливали из ближайшего пруда пилой «Дружба» и привозили на тачках. Микроклимат в леднике устанавливался сам собой и держался до следующей весны – лёд даже в летние месяцы отлично держал в подземелье холод.
Поверху льда насыпали опилки, а на них уже ставили и выкладывали провизию. Хранилось там всё мясное, вся рыба – это прямо на голом льду. На опилки, где не так холодно, ставили ящики с овощами и сырами. (Молочное держали в погребе дома, как и картошку, – в леднике та могла просто помёрзнуть.) Крепкое было хозяйство, кулацкое. С осени забивалась свинина, говядина, крольчатина. У охотников покупали кабана целой тушей и сами разделывали его на колоде перед ледником, за высокими и густыми кустами смородины. Потом всей семьей лепили пельмени – целыми вечерами, сотнями наготавливали! – в леднике их хранился огромный запас.
Могучий был схрон: в потолке мощные балки-брёвна, по стенам – столбы, обшитые лёгкими досками. В центре – штабелями, рядами, целыми горами – всяка-разна провизия; по бокам – тесные проходы, упирающиеся в дальнюю стенку. Ну а поверху снаружи – земля, целый холм, летом поросший травой.
Была ещё причина такого глубокоземного хранилища: ледник копали, конечно, чтобы и к холоду глубинной земли проникнуть, но и… чтобы соседи не слишком на припасы поглядывали. Однажды и навсегда испуганные советской властью, не в меру опасливые, Матвеевы никогда не забывали историю своего поспешного бегства из родного дома под Боровском; в ледник даже свойственников так запросто не посылали.
– У вас там что – клад зарыт? – однажды спросил Сташек Пашку, брата. И тот прицыкнул языком и ответил:
– Тайник есть, я знаю. У них бабло имеется. Я слышал, как дед с отцом шушукались. Шуровал уже – потырить, ничо не нашёл. Может, ещё найду. Тогда выгребу всё и сбегу отсюда нах.
– Куда? – с любопытством спросил Сташек и с размаху получил по носу, очень больно.
Батин дядя Назар Васильич, глубокий старик, всё ещё возился по дому, на огороде, косил на подступах к лесу – они держали и кур, и кроликов, и козу, и свиней. По осени, когда шёл забой домашней живности, над всей станцией стоял железистый запах крови и тошнотворная вонь опаляемых бензиновым паяльником свиных туш.
Любопытный был тип, этот дядька: когда приезжали Сташек с отцом, он словно на стражу становился: бросал все дела, сидел дома, – в чистых справных кальсонах, в белой рубахе, непрерывно смолил самокрутки у полуоткрытой дверцы печи, и сквозь постоянный кашель вёл долгие насмешливые беседы со Сташеком. Всё допытывался, насколько глубоко в младенчество-детство тот помнит, и что именно помнит. Возможно, был впечатлён давней историей, когда трёхлетний и ужасно шустрый Сташек без спросу залез в тёмную кладовую в сенях, разыскал там на полке среди пахучих мешочков и баночек с травами старую лаковую шкатулку (любопытная боярыня на крышке: щёки красные, свекольные, как у Клавы Солдаткиной) и минут десять играл всяким найденным в ней старьём, как мама говорила, – с «хурдой-мурдой»: какими-то пуговицами, сломанной серебряной ложкой, старой трубкой из чёрного дерева, ключиком с овальным брелоком. В кладовой его и обнаружили, шкатулку отняли и шуганули, да с таким неожиданным шумом и треском, что он оторопел. Батя, к которому он прибежал в слезах, тоже был удивлён этакой шумихой. А Сташек пытался объяснить ему, оправдаться:
– Там просто ключик, там чепуха, ничего интересного.
– Какой ключик? – вдруг напряжённо спросил батя, да не Сташека, а дядю Назара, того, кто особенно злился. И тот махнул рукой и в сердцах проговорил:
– Да никакой! Я ж про то, чтоб без спросу ня лез. Малый-малый, а порядок знать должон. Ты его поучи… дай раза по жопь-то!
Года через полтора, когда Володя Пу-И научил его писа́ть и Сташек, как одержимый, покрывал красивыми ровными буковками любую бумажку, на которой удавалось отыскать пустое место, однажды в Гороховце, уединившись на полчаса с листком, выданным им батей, чтоб рисовал-немешал, он прибежал счастливый прямо к столу, за которым ужинали и выпивали все: Виктор, дядя Назар, тётя Настя, Людмила и Пашка…
– Вот! – крикнул, подбегая и подсовывая бате листок, на котором латиницей аккуратно, с правильным нажимом было выведено: Isaac Dreyfus Fils… – Вспомнил!
– Это… что? – удивился батя. – На каком языке? – И помахал листком перед роднёй – мол, гляньте, что мой пацан умеет.
– Не знаю, – сказал очень довольный Сташек. – Так было на ключике написано, помнишь, который в кладовке, в шкатулке… когда меня заругали…
Тут батя побледнел и умолк, упершись взглядом в своего дядьку. А тот вскочил из-за стола, крикнул:
– Да он бредит, дурачок! Чё-т мальца слушаешь!
– Он же пропал… – деревянным голосом пробормотал отец, не сводя глаз со старика. – Дядя Назар, вы же сказали, что пропал ключ – тогда, в баньке…
– Ясно, пропал! – крикнул дядька. – Много ли надо… он же махонький…
– Он вот такой… – безмятежно заявил Сташек, большим и указательным пальцем показывая размер ключика. – И на нём колечко, а на колечке – железка круглая, а на ней три цыфирьки, и написано… вот это. Я запомнил!
– На что он вам… – тихо проговорил отец с неописуемым выражением настоящего горя на лице, так что Сташек даже примолк.
Дядька – он уже сильно хромал тогда – пошкандыбал в сени, принёс оттуда шкатулку с боярыней за плетнём. Надпись по крышке шла кудрявая: «Низенький плетешок да бабе затишек».
– На! – проговорил со странным ожесточением, швыряя на стол шкатулку. – Ищи свой ключ, свои миллионы! Можь, и найдёшь.
Отец резко и молча отодвинул от себя шкатулку, а тётя Настя, суетливо приговаривая – ну затеялись из-за лебяды какой, бараны! – открыла шкатулку и высыпала на скатерть всё, что там было. И сама стала перебирать, бормоча:
– Да всё уж надо выкинуть, кому – на чё эт сдалось, прах, ветошь…
– Что за миллионы? – подала растерянный голос Людмила, ей никто не ответил.
Никакого ключика в шкатулке не оказалось, Сташек был пристыжен и думал, что батя сейчас сильно его накажет на глазах у родни, – батя терпеть не мог, когда его ставили в неловкое положение. Но тот промолчал, понурился… и минут через десять, отговорившись головной болью, встал и ушёл спать. А наутро они уехали, хотя то был воскресный день и батя с Виктором с вечера собирались ехать на озёра, на рыбалку.
