– Господа! – сказал. – Вот ваши деньги. Я вам их возвращаю и предлагаю следующее. Здесь у вас скука смертная, одно развлечение – картишки, особенно зимними вечерами. Берусь научить вас играть так же тонко, умно и расчётливо, как играл сегодня я, а вы взамен каждую осень станете пополнять мой ледник убоиной, рыбой, птицей и прочим провиантом.
Само собой, все с радостью согласились. У помещиков какие были развлечения? Охота и карты. Карточная игра в те времена, да и в любые другие, знаешь… это ж источник трагедий и полного разорения. Кино видел, «Пиковая дама»?.. Тройка, семёрка, туз, и старуха прямо с карты подмигивает.
– Ну и?..
– Подожди, это лишь затравка к настоящей истории, это – так, семейные анекдоты, чепуха. Дело в том, что старик-отец, таинственный иностранец…
– Монте-Кристо…
– Да, мой прадед… Он прожил длинную жизнь, длинную деревенскую жизнь, когда, знаешь, день за днём, осень за летом… тоска смертная! Вот я думаю: с чего это он так погряз в деревенском навозе? Почему настолько вжился, забурился в Россию? Я понимаю: человек во что угодно вживается и где угодно может притулиться, но… при какой-то сильной надобности, правильно? Или в безысходности. Вот и думай: что тут было… Ну, в общем, этот самый патриарх-Аристарх в один прекрасный день призвал к себе сына Симона, то бишь Семёна Аристарховича, деда моего. То ли понял старик, что годы подтачивают память, то ли боялся окочуриться не вовремя. Короче, призвал Симона и надолго с ним заперся…
– Бать, ты так рассказываешь, как будто лично под столом сидел.
Отец хмыкнул и отозвался:
– Может, и сидел. Ты вот как сказку о колобке станешь рассказывать? Как мама тебе в детстве сто раз читала, верно? Теми же словами. Вряд ли станешь тужиться, по-новенькому излагать. Вот и я тебе рассказываю теми же словами, какими папа… какими мой отец сто раз мне рассказывал. Будешь слушать дальше, или ну её на хер, семейную сказочку? – и насмешливо прищурился.
– Давай, давай дальше! – воскликнул нетерпеливо Сташек. История становилась интересной. Заковыристой.
– Так вот, старик заперся с наследником, и надолго. Наконец Симон вышел из комнаты, велел запрягать дрожки, собрал в дорогу небольшой саквояж и… фьюйть! – на месяц исчез.
– Куда это?
– Неизвестно – куда, это и есть потерянная тайна семьи. То есть конечный пункт назначения известен, его можно было на железяке того ключика прочесть: Цюрих. Банк «Дрейфус и сыновья». Причём мой отец утверждал, что этот частный банк изначально был основан в Базеле, в 1813 году, а в Цюрихе якобы семейство Дрейфуса открыло отделение специально под Бугровский вклад, что бы там он собой ни представлял. Выходит, самый первый Аристарх Бугров давно с тем банковским семейством знался?
– Батя, я чё-та ни черта понять не могу, батя… Начнём с начала?..
– В доме-то ничего такого, что стоило банковского сейфа, не водилось, – будто и не слыша его, продолжал отец. – И это значит, что по пути в Цюрих, Симон, Семён Аристархович, мой хитроумный дед, по поручению отца заехал куда-то, где все годы хранилось богатство. Логично? Спросим: куда? Может, сделал польский крюк?
– При чём – польский? – озадаченно перебил Сташек.
Отец снова размял ладонью левую сторону груди, вздохнул, как бы примериваясь – стоит ли дальше пацану рассказывать, голову морочить. А может, просто сильно устал… Наконец проговорил:
– У старика были с молодости обморожены руки-ноги… Папа рассказывал, что совсем малышом однажды подглядел, как слуга купал его деда в лохани: всё тело того было в шрамах. Хотя у стариков и складки дряблой кожи можно за шрамы принять. Я к чему: мы же не знаем, что и где он пережил и благодаря кому выжил. А «польским крюком» папа называл заезд в какое-то местечко под Вильно, где прадеда, возможно, спрятали и выходили. Да, папа считал, что его, раненого и обмороженного, вытащили с того света и выходили в каком-то еврейском местечке.
Батя помедлил, как бы раздумывая – говорить ли Сташеку то, что собирался сказать.
– Знаешь… – наконец произнёс батя. – Мне кажется, он и сам был еврей.
– Ты что?! – отшатнулся мальчик. – Зачем это…
Ничего против этих самых… евреев он не имел, он же не Клава Солдаткина; понимал уже, что Вера Самойловна, драгоценный его Баобаб, тоже… из этих. И, может, поэтому ему не хотелось прописываться в странном мире её свихнутых мозгов, диковатой доброжелательности к обществу, несмотря ни на какие тычки и подлости этого общества; не хотелось перенимать её упорное стремление проповедовать, ежеминутно трясти и скрести, и – как повторяла она (и можно было сдохнуть от этих слов) – «нести свет доверчивой душе», вроде Сташека.
– При чём тут!.. – раздражённо воскликнул Сташек, не произнося неловкого слова, отгораживая себя от всего этого. – Какое имеет значение в истории семьи…
– …а такое, – перебил батя, – что нам не известно, какие отношения связывали Аристарха Бугрова с тем местечком и с теми людьми, которые спасли ему жизнь. Может, они были родственниками? Может, у него осталась там любовь? Может, все годы они как-то сообщались? Может, где-то под Вильно, в надёжном схроне, в каком-нибудь хлеву дожидался владельца тяжёленький мешок или бочонок, в котором, опять же, не знаю, что было: золото? драгоценности?
– Ни хрена себе детектив! – воскликнул ошарашенный Сташек. – Прям сокровища Билли Бонса! «Пятнадцать человек на сундук мертвеца…» Ты уверен, что твой мирный деревенский прадед не грабанул в молодости какой-нибудь корабль или… обоз?
– Я ни в чем не уверен, и откуда мне знать? – отец задумчиво прищурился и покачал головой. – Но почему он вдруг решил изъять богатство из схрона, где оно благополучно лежало четыре десятка лет, и отправить за границу, несмотря на всю опасность предприятия? Боялся чего-то? Или получил знак от того, кто все эти годы хранил клад? Может, тот человек заболел, почувствовал, что умирает, и… – Батя вздохнул и вновь сильно растёр левую половину груди, будто безуспешно хотел взбодрить сердце, заставить его энергичнее гнать кровь по жилам. – Не знаю! Возможно, старик решил, что настало время вернуться на родину. Хотел подготовить почву, подвести, так сказать, фундамент для возрождения семьи… в новом-старом месте? Почему тогда ждал столько лет? Пустые домыслы… Напридумать себе можно всё, что угодно. Но если старик и правда планировал нечто вроде того, то всё покатилось… совсем не так, как он себе поставил. Дело в том, что, вернувшись из Цюриха, Семён Аристархович недолго прожил. Тогда, знаешь, любое воспаление лёгких могло закончиться плачевно. Не знаю, от какой напасти, но умер он по нашим понятиям совсем не старым, лет сорока семи, что ли… Оставил молодую вдову и сироту – сына Аристарха, моего отца, как раз в том возрасте, в каком потом отец оставил сиротой меня: девяти лет от роду… Так что заветный ключик поменял шею, на которой висел вместе с нательным крестиком: он перекочевал на шею моего отца. А вскоре и произошло то самое разделение семьи. Молодая вдова не захотела вдовствовать; дождалась кончины свёкра, старика, Аристарха Бугрова, и вышла замуж вторично – за богатого свободного крестьянина, как тогда говорили – «за хозяина» по фамилии Матвеев. И… первым делом родила ему сына.
