– Бать, а вдруг и не от пустоты? – взволнованно и азартно перебил Сташек. – Вдруг с тех пор никто так и не открыл нашего сейфа?
– Все эти сто лет? Чушь собачья… Не знаю я законов иностранных банков, но если бы в моём ведении обнаружился сейф, куда владелец не заглядывал больше ста лет, я бы непременно приказал его вскрыть – для порядка. И знаешь что… давай-ка, брат, будем двигаться в сторону моего нитроглицерина.
– А он не при тебе? – всполошился Сташек. Отец всегда носил нитроглицерин в кармане пиджака. Только сейчас увидел Сташек и опознал это беспомощное движение ладони к карману, этот спастический кашель и сиплое дыхание.
– Так я ж другой пиджак сегодня… на похо-роны-то, – проговорил батя каким-то ослабелым бесцветным голосом, откидываясь к спинке скамьи. – Забыл из кармана переложить. Ну, пойдём, хватит лясы точить.
И тяжело поднялся…
А в электричке всё пытался «закрыть тему» – неохотно отвечал на вопросы, раздражённо молчал, будто жалел, что разболтался. Видимо, устал и скверно себя чувствовал. Но уже перед самыми Вязниками, глядя в окно, где в лёгком сумраке разгоралась полная и удивительно яркая сегодня луна, сказал:
– Знаешь, рад, что мы сегодня поговорили… Я в последние месяцы сам не свой. И маму, и тебя забросил. А сегодня ещё дядины похороны, и это твоё… восстание… – Он усмехнулся: – В общем, как-то… выбит я из колеи.
– Да ладно, батя, – смущённо отозвался сын. – Всё будет хорошо.
Поезд уже замедлял ход. Мелькнула баба в оранжевом жилете с жёлтым флажком на стрелке, здание желдорклуба, мост… За ними, в своей незыблемой последовательности выкатились водонапорная башня и могучая крона гиганта-тополя, родная крыша и верхушки вишен «нашего» сада. Проплыли, замедляясь, штакетники, выпер угол вокзала… Вот и первая платформа подползла и легла под ноги, и состав вполз на неё с протяжным вздохом (они всегда садились в третий вагон: тот останавливался буквально против дома).
Следующие несколько мгновений Сташек будет перебирать всю жизнь. Эти минуты, да и весь день, он считал драгоценными: и разговор, что состоялся между ними на скамейке привокзального сквера, и неловкое отцово признание в электричке, а главное, то, что весь последний день батиной жизни они провели рядом, как и положено самым родным людям.
Сойдя на перрон, батя махнул рукой и сказал:
– Иди домой, сынок, скажи маме, пусть греет обед, я мигом тут… – а взгляд напряжённый, будто к начальству на ковёр. И обернувшись договорить что-то вслед убегающим мгновениям, снова махнул ладонью в неопределённом направлении и медленно повалился на асфальт платформы, – аккуратно так, исполнительно…
…точно прибыл по назначению.
Конец первой книги
