Она покрепче сжала Анину руку:
– Доченька, отойдем.
– Что случилось?
– Давай сядем. Мне нужно кое-что тебе сказать.
– Мама?
– Нет-нет, не бойся, все в порядке.
Надежда Георгиевна опустилась на скамейку, расстегнула пальто и отогнула полу, чтобы Аня могла на нее сесть.
– Вот так, давай. Я очень перед тобой виновата и даже не прошу, чтобы ты меня простила…
– Мама, не надо. Мийка не держал на тебя зла, ну так мне тем более нечего обижаться.
– Нет, Аня. Тебе нужна была моя помощь, а я отказала.
– Ты не виновата в том, что Мийка умер. У него был свой родитель, который его до этого довел. Наоборот, он к тебе хорошо относился и был даже благодарен, что ты хотела помирить его с отцом, и часто был на твоей стороне, когда мы с тобой ругались.
– Да?
– Ну конечно. Я ему жаловалась на тебя, а он всегда говорил, что ты хорошая. – Аня тряхнула головой. – Мам, Мийка умер, тут уже ничего не изменишь. Не надо это мусолить, ладно?
Надежда Георгиевна вздохнула.
– Хорошо, доченька. Только я сделала тебе много еще какого зла и просто хотела сказать, что ты имеешь право меня ненавидеть.
– В смысле? – Аня так удивилась, что вскочила со скамейки.
– Ты не обязана меня любить. Я причинила тебе много горя, поэтому не огорчайся, если ты меня не любишь. Не думай, что ты плохая, если ты меня ненавидишь. Дело во мне.
– Мама, да ты с ума сошла! – Аня порывисто обняла ее.
Надежда Георгиевна похлопала дочь по спине:
– Я затеяла этот разговор не для того, чтобы ты доказала мне, что я ошибаюсь. Кончается всегда одинаково, мы помиримся, но тебе на это может потребоваться время. Пойдем домой.
Как только Надежда Георгиевна открыла дверь, на нее налетела бабушка:
– Где ты ходишь?
Надежда Георгиевна изумленно взглянула на часы. Не ночь, даже не поздний вечер, в чем проблема?
– Надо было мне позвонить и сообщить, что вы идете с Аней гулять, чтобы я не волновалась. Школа кончилась, а девочки нет, и что я должна думать?
Надежда Георгиевна пожала плечами.
– Тебе звонил Павел Дмитриевич, – выплюнула Анастасия Глебовна, – велел связаться с ним, как только вернешься.
– Прямо-таки велел? – усмехнулась она.
Телефонный аппарат имел длинный шнур, и Надежда Георгиевна унесла его в свою комнату.
Шевелев ответил сам, кажется, искренне обрадовался «Наденьке» и, прежде чем приступить к делу, любезно потратил несколько минут на светский разговор.
– Вы, наверное, страшно устали заседать? Не терпится вернуться к работе? – участливо спросил Павел Дмитриевич, когда исчерпалась тема здоровья чад и домочадцев.
– Не то слово!
– Затянулось дело что-то там у вас.
– Появились новые обстоятельства, так что моя уверенность в виновности Мостового несколько поколебалась, – осторожно сказала Надежда Георгиевна.
После долгой паузы в трубке раздался снисходительный смешок:
– Ну что вы, Наденька! Я просто обязан предостеречь вас как старший товарищ и коммунист…
«Да провались ты», – подумала она в сердцах. К счастью, шнур телефона дотягивался до окна, так что Надежда Георгиевна смогла, не прекращая разговора, открыть форточку и закурить. Пусть Шевелев знает, что Мостовой не виноват, в конце концов, Дима через неделю отбывает в Антарктиду, и никто не станет его искать, даже если он маньяк. Ну а если Шевелев просто хочет отомстить Кириллу за смерть младшего сына, то тут извините… Самосуд собственными руками – уже позорное явление, а самосуд руками суда – вообще абсурд и запредельщина.
– Прекрасно понимаю ваши чувства, – мягко продолжал Павел Дмитриевич, – они совершенно естественны, больше того, я бы насторожился, если бы вы не испытывали колебаний, прежде чем осудить человека. Сейчас не тридцать седьмой год, слава богу, мы давно покончили со всеми этими перегибами. Судить необходимо взвешенно и справедливо, вы со мной согласны, Наденька?
– Конечно.
– Но справедливо – значит и не поддаваться жалости. – Шевелев театрально вздохнул на другом конце трубки. – Вы женщина, естественно, в вас развито это чувство, и оно заставляет вас воспринимать факты искаженно, игнорируя доказательства вины и раздувая факты, говорящие в пользу невиновности.
Она ничего не ответила, только глубоко затянулась.
– Я прекрасно понимаю, как трудно приговорить человека к смерти. Это морально очень тяжело, почти невыносимо, но это ваш гражданский долг, Наденька, не нужно забывать об этом. Люди выбрали вас, облекли доверием, посчитали достойной – это многое значит. Настоящий коммунист не имеет права уклоняться от ответственности, возложенной на него народом.
Соблазн послать Шевелева на три буквы оказался так велик, что Надежда Георгиевна стиснула в зубах сигарету. Молчание собеседницы нисколько не обескуражило Павла Дмитриевича, и он продолжал:
– Когда вы чувствуете, что жалость мешает вам мыслить здраво, подумайте вот о чем: большой коллектив трудился над тем, чтобы изобличить убийцу. Люди работали не за страх, а на совесть, не считались со временем, рисковали жизнью – и все это ради того, чтобы не только найти и задержать преступника, но и доказать его вину. Дело вел опытный следователь, сотрудник городской прокуратуры оказывал ему методическую помощь, работала бригада оперативников… Только когда эти люди единодушно решили, что Мостовой виновен, они передали дело в суд. Позволю себе заметить, что все они – не директора школ, а опытные специалисты следствия и розыска.
– Я понимаю, Павел Дмитриевич.
– Подумайте, Наденька, что произойдет, если вы настоите на оправдательном приговоре? Вы не только выпустите на свободу опасного преступника, но и дискредитируете работу прокуратуры и уголовного розыска, – Шевелев вдруг засмеялся, – до того момента, пока Мостового не поймают снова. А когда поймают, то опозорен будет уже институт суда. Такая вот диалектика.
Ирина не любила откладывать на потом, так что сегодня, в свободный от заседаний день, ей оказалось нечем заняться. Она выпила кофе, немножко посплетничала с секретарем и, живописно разложив на столе бумаги, раскрыла на коленках томик «Проклятых королей» и углубилась в чтение. Дворцовые интриги и борьба за власть так увлекли Ирину, что она с трудом вынырнула в реальность, когда секретарь сказала, что председатель требует ее к себе.
Ирина усмехнулась. После того как она выдвинула Валерию ультиматум, Ирина избегала оставаться с ним наедине. Не очень приятно было понимать, что она не знает, чего больше боится: что он согласится или что откажется. Вдруг возникло странное и мучительное сочувствие его жене. Откуда бы? Она всегда презирала и ненавидела эту квашню, занимающую место, которое принадлежит Ирине по праву победительницы. Двадцать лет пожила, хватит, дай другим пожить. Сама виновата, разжирела, обабилась, отупела, отработанный материал, ступай в утиль!
