Уныние и тревогу не хотелось нести домой, поэтому Надежда Георгиевна решила зайти в школу – проверить, как она там стоит без нее, а заодно немного развеяться.
Уроки давно закончились, лишь на первом этаже еще работала продленка, поэтому в гардеробе оставались заполненными вешалки начальной школы, а на стороне старшеклассников висело всего несколько курток.
Надежда Георгиевна заглянула в столовую, где как раз ужинали бедные «продленщики», пожелала детям приятного аппетита и поднялась наверх, к бюсту Кирова. Что ж, слово из трех букв на месте, никуда не делось, и похоже, с тех пор, как она ушла в суд, никто тут ничего не обновлял. То ли не замечают педагоги, то ли делают вид, что не замечают. Да и ладно. И она сделает вид, будто ничего нет.
Подмигнув гипсовому Сергею Мироновичу, Надежда Георгиевна отправилась в учительскую. Она сама не знала, кого хотела бы застать, но уж точно не Ларису Ильиничну, которая сидела за столом завуча и попивала кофеек.
– Надеждочка Георгиевна, дорогая, какой сюрприз, – захлопотала русичка, – а я сижу, к родительскому собранию готовлюсь, скучаю, а тут вы! Давайте я вам сейчас приготовлю, что хотите? Чаю или кофе? Лучше чай, мне тут из Москвы друзья настоящую «Бодрость» привезли.
– Спасибо, не беспокойтесь.
– Ну как же! На улице-то вон какой холод.
– Хорошо, сделайте что-нибудь, если вам не трудно.
Приняв из рук Ларисы Ильиничны чашку чаю, Надежда Георгиевна опустилась на старинный кожаный диванчик, стоящий в простенке.
– Ну как вы там судите? Интересно?
Надежда Георгиевна покачала головой:
– Очень трудно, Лариса Ильинична.
– Да что ж там трудного? Не какой-нибудь там суд присяжных у нас, слава богу, где перед простофилями спектакли разыгрываются. У нас настоящие профессионалы работают, они все досконально изучают, прежде чем отправить дело в суд, поэтому будьте уверены – раз судят, значит виноват!
Надежда Георгиевна молча отпила действительно неплохого чаю. Дело известное – чем глупее человек, тем в большем количестве областей знаний он считает себя компетентным, тем категоричнее его суждения и тем с большей страстью он дает советы. Надежда Георгиевна даже немножко гордилась, что вывела эту закономерность и про себя называла ее «триада дурака».
– Так я что хочу сказать, Надеждочка Георгиевна, вы на это все смотрите как на отпуск. Пусть судьи решают, в конце концов, они за это зарплату получают побольше, чем наша с вами, а ваше присутствие это просто формальность. Сидите, отдыхайте.
– Ну как же, Лариса Ильинична. По закону у народного заседателя равные права с судьей.
– Так то по закону, Надеждочка Георгиевна, а в жизни-то иначе. Так я что хочу сказать, вы просто привыкли руководить нами и сами принимать решения, вот вам по инерции кажется, что всюду так.
– А вы откуда знаете, что мне кажется?
– Так у меня мама была заседателем лет семь назад. Тоже пошла такая вся воодушевленная, но ей быстро объяснили, что к чему. Что она просто стул занимает, а так – пустое место.
– Знаете, Лариса Ильинична, я была бы рада почувствовать себя пустым местом, – вздохнула Надежда Георгиевна.
Русичка встала, взяла косметичку и подошла к зеркалу – наводить красоту перед собранием.
– Я ж и говорю, что вам это нелегко. – Лариса достала пузырек с настоящей французской тушью «Луи Филипп», и зависть кольнула Надежду Георгиевну прямо в сердце. В конце концов, она солидная дама, директор школы, а до сих пор вынуждена плевать на черный брусочек, как школьница перед дискотекой.
А тут достала голубой флакончик, открыла синюю крышечку, в которой вмонтирована изящная круглая щеточка, несколько легких движений вокруг ресниц, и до вечера можно не бояться черных потеков на щеках.
– Вы уж там не напрягайтесь, – продолжала Лариса Ильинична, – смысл зря энергию расходовать, все равно, как судья скажет, так и будет.
– Спасибо.
– Вы лучше отдохните и скорее на работу возвращайтесь, а то плохо без вас, все наперекосяк идет. – Последние слова Лариса произнесла неразборчиво, потому что подкрашивала губы. Помада у нее тоже была фирменная, но почти закончилась, поэтому приходилось наносить ее с помощью спички.
– Что именно идет наперекосяк? – встревожилась Надежда Георгиевна. Она-то считала, что наладила работу школы достаточно хорошо, чтобы та не засбоила на третий день ее отсутствия.
– Пока вроде все в порядке, но я вот прямо чувствую, как не хватает вашей твердой руки. Грайворонский вон совсем распоясался. С детьми он, видите ли, дополнительно занимается. Знаем мы эти занятия!
– Лариса Ильинична, можно только приветствовать, что Василий Иванович занимается с одаренными учениками.
– Ой, я вас умоляю! Он им там запудривает мозги всякой ересью диссидентской! Думаете, эти математические гении все как с цепи сорвались литературу обсуждать, это просто так все? Совпадение? Это Грайворонский их науськивает. Учит мыслить нестандартно и самостоятельно. Вот на черта? Пусть сначала школу закончат и в вуз поступят, а потом уж мыслят хоть нестандартно, хоть как.
Надежда Георгиевна хотела сказать, что кто не мыслит, тот не побеждает на городских олимпиадах и не подтверждает прекрасную репутацию школы, но решила не ввязываться в дискуссию.
– И вот еще что, – продолжала Лариса Ильинична, отступя на несколько шагов от зеркала и любуясь собой, – я вам еще скажу странные вещи.
Она зачем-то выглянула в коридор, прикрыла дверь учительской и подошла к Надежде Георгиевне вплотную:
– Так я что хочу сказать, очень сомнительные эти занятия. Во-первых, с какой стати молодой мужик будет бесплатно все вечера просиживать на работе? Эти часы ему вообще никак не оплачиваются, однако он торчит допоздна, и ребята бегут к нему, как лемминги какие-то. Ну где вы видели детей, которые за дополнительными знаниями, задрав штаны, несутся? А? А вот если он им там всякую антисоветчину вкручивает, совсем другое дело. Это же так здорово: утром слушать, как дура Лариса Ильинична долдонит по учебнику, а вечером вместе с умным Грайворонским над ней издеваться. Она тупая, а мы умные, мы тонко чувствуем и мыслим нестандартно. Будто вступительное сочинение никому писать не надо. А в сочинении для хорошей оценки надо будет изложить то, что я говорила, а не измышления Василия Ивановича. Вы с ним, помните, осудили меня, что я попросила Козельского приструнить?
– Я вас не осуждала.
– Но и не приструнили. А вы подумайте, что будет, если он ту ахинею во вступительном сочинении напишет! А вслед за ним одноклассники, которым тоже захочется быть дерзкими и свободомыслящими. Получат свои двойки и в армию пойдут, вот и вся история. Ну а у меня все четко, все по программе. Записали, запомнили, все! Если орфографических ошибок не делать, пятерка обеспечена. А Василий Иванович зачем-то их с панталыку сбивает, причем в свое свободное неоплачиваемое время.
