Русичка похожа на танк не только внешне, но и по своим боевым характеристикам, и амбиций там, кажется, через край. Место директора она на себя точно примеряет, и как освободить вожделенное кресло, тоже прикидывает.
Лет десять назад на очередном семейном торжестве Надежда Георгиевна оказалась рядом с дальним родственником мужа, желчным и довольно противным мужиком. Она особенно не пыталась скрыть неприязни, только родственник ее не уловил и почему-то, наоборот, проникся к «Наденьке» доверием. Подвыпив, он весь вечер изливал ей душу и среди прочего сообщил, что осведомители КГБ буквально повсюду и очень глупо с ее стороны думать, будто это не так. К людям присматриваются еще в школе, иногда обещание сотрудничать берется в обмен на гарантированное поступление в вуз, а чаще осведомителей вербуют среди студентов, и в Надиной группе обязательно был сексот. Если ребята добросовестно доносят на товарищей и преподавателей, им помогают в дальнейшей карьере, чтобы они продолжали свое дело на рабочих местах. Тогда Надежда Георгиевна решила, что у родственника мания преследования и скоро агенты КГБ начнут ему мерещиться в собственной кровати, так что разумному человеку нечего даже слушать эту чушь. Она вспоминала своих однокашников – были среди них и отличники, и зануды, и разбитные девчонки. Всякие были, но представить, чтобы кто-то стучал на товарищей… Нет, невозможно! Потом карьера ее пошла в гору, розовые очки свалились с носа где-то в середине подъема, и Надежда Георгиевна поняла, что подозрительный родственник был не так уж и не прав. Она работает в прекрасной физико-математической школе, одной из лучших в городе, здесь учатся дети таких родителей, что дух захватывает, есть и просто уникально одаренные ребята вроде Козельского, конечно, за ними должен быть соответствующий присмотр! Наверняка есть в коллективе сексот, а может, и не один, но Лариса Ильинична – наверняка. В самом деле, она серая, как штаны пожарного, как попала в привилегированную школу? С таким уровнем знаний ей самое место в ПТУ, каковая аббревиатура, как известно, расшифровывается: «помогите тупому устроиться». Как она сюда пролезла сразу после института – загадка природы. Школа, конечно, математическая, но тем не менее определенный уровень культуры тут всегда старались поддерживать. И вдруг это «согласно учебного плана». Надо прежнюю директрису спросить, почему приняла Ларису на работу, но если по рекомендации соответствующих органов, разве она скажет?
В общем, конфликтовать с русичкой не стоит, но и страх свой показывать тоже ни к чему. Это дама такого рода, что осведомитель или нет, а если почует в человеке слабину, мигом сядет на шею.
Господи, как все надоело! Дрязги эти, склоки в коллективе, всех помири, да так, чтобы каждый думал, будто прав, разбуди в подчиненных Песталоцци и Макаренко, да еще и пугалом для учеников работай! А я ведь люблю детей, понимаю и желаю им добра, вздохнула Надежда Георгиевна и вдруг вспомнила, что пришла разнарядка на народного заседателя. Надо и тут решить, чтобы никого не обидеть и в то же время чтобы учебный процесс не страдал.
Сама пойду, неожиданно решила она, а что? Хоть посижу две недели в спокойной обстановке. Ни о чем не надо думать, ничего решать, сиди да поддакивай! Красота, кто понимает!
– …О, вот и Глущ побежал, – сказал Аркадий Леонидович, затянулся своей любимой «беломориной!» и медленно выдохнул вонючий дым в открытую форточку.
За окном сгустились промозглые февральские сумерки, будто кто-то на небе заварил очень крепкий чай. Наташа всегда огорчалась, как быстро темнеет зимой: вот только что был день, оглянулся – а уже вечер.
В ординаторской горел верхний свет, так что в темном стекле отражался Аркадий Леонидович со своей папиросой, стеллаж с множеством скоросшивателей, фрагмент стоящего в углу скелета с надетой на череп медицинской шапочкой и сама Наташа.
Она подошла, почти прижалась лбом к оконному стеклу. Фонари на набережной Невы светили ярко, и она смогла отчетливо разглядеть Альберта Владимировича Глущенко, размашисто бегущего вдоль гранитного парапета. За спиной у него в такт бегу подпрыгивал довольно объемистый рюкзак, и Наташа сочувственно подумала, как ему должно быть неудобно.
– Он после Афгана стал бегать как подорванный, – заметил молодой доктор Ярыгин, в чьей шапочке сейчас щеголял скелет.
Аркадий Леонидович улыбнулся:
– Ну, милый мой, у нас троллейбусы так ходят, что быстрее добежать.
– А на выходном он ЦПКиО бороздит, – наябедничал Ярыгин, – только приду с детьми, красота, благость, и тут Глущ вываливается из кустов! Будто мне на работе мало его хамства!
Наташа вздрогнула. Альберт Владимирович уже исчез из виду, и она вернулась за стол и села, стараясь не выдать своего волнения. Значит, по выходным Глущенко бегает в ЦПКиО, значит, можно будет туда поехать, и как знать… Да что тут знать, быстро одернула она себя, если он меня ненавидит! Я скучаю по нему, и каждая встреча, пусть случайная и мимолетная, для меня настоящая радость, но он-то совсем наоборот! Единственное, чего я добьюсь, если побегу за ним в парке, – он прибавит скорость и покажет хороший спортивный результат. Если бы он только знал, если бы вспомнил…
– Это вообще очень странно, – продолжал Ярыгин, – почему он бегает только с работы? Почему на службу приезжает, как все люди, а с работы бежит? Это ведь жутко неудобно. Приходится утром тащить с собой спортивный костюм, а обратно – форму.
– Может, его через КПП в спортивном костюме не пускают.
– Ага, конечно! Больной на столе, сестра намыта, анестезиолог в бешенстве, а Глущ мается возле КПП или ищет дырку в заборе. Миленькая картинка, но нереальная. Альберт Владимирович такой хирург, что его будут пропускать даже в тростниковой юбке и с кольцом в носу. Если бы я был таким оголтелым спортсменом и специалистом его уровня…
– Будешь еще, – вежливо перебил Аркадий Леонидович.
– В общем, я бы бегал и на работу, и с работы. Слава богу, душ у нас есть, можно себя в порядок привести. Это даже рекомендуется по санэпидрежиму.
Наташа перестала слушать. Она немного завидовала Ярыгину, потому что тот учился у Глущенко, перенимал его уникальный опыт сосудистых операций. Не потому, что ей хотелось обязательно овладеть этими методиками и стать таким же незаменимым специалистом. Если бы она мечтала о карьере сосудистого хирурга, могла бы поехать к самому Покровскому или к другому корифею, Савельеву, ее везде приняли бы, как родную, и наставляли бы бережно и ласково. Во всяком случае, никто бы не орал на нее, что она «блатная», и не заявлял бы, что учить «доченек» будет только через свой труп.
Ярыгин честно заслужил адъюнктуру службой на подводной лодке, вот Глущенко с ним и возится, выращивает специалиста, а Наташе не повезло родиться в семье академика, лауреата Государственной премии и просто одного из крупнейших нейрохирургов в мире, значит, выросла она обязательно капризной и истеричной дурой, и тратить на нее время никакого смысла нет. Только разве родителей выбирают?
Но Альберт Владимирович, видимо, считал иначе. По его мнению, Наташа должна была или выбрать специальность вне сферы влияния высокопоставленного папы, или отказаться от отца, уйти из дома к чужим людям, если уж она чувствовала, что медицина – это ее призвание.
