Валерий рывком поднялся и принялся быстро расхаживать по кабинету, что всегда делал в сильном гневе.
– Я вас не понимаю…
Ирина старалась говорить спокойно, но Валерий вдруг запер дверь изнутри, резко схватил ее за плечи и развернул к себе:
– Ира! Ты хочешь, чтобы мы были вместе, или нет?
– Конечно, хочу…
– Да что ты! Тогда какого хрена ты разваливаешь дело?
– Ничего я не разваливаю!
– Я тебе ясно сказал, – Валерий перешел на злой свистящий шепот, – от этого процесса зависит наше будущее, а ты хочешь пустить все псу под хвост! Почему? Может, ты специально?
Ирина попыталась обнять его, хотя знала, что, когда любовник разгневан, все бесполезно. Валерий с досадой оттолкнул ее руку.
– Решается моя судьба, а ты позволяешь всяким дурам играть в Перри Мейсона! Разве я не говорил тебе приструнить своих заседателей?
Она опустила глаза:
– Говорил.
– Ты не выполнила мое указание, и пожалуйста! Мы получили очередной идиотский эксцесс, который еще неизвестно во что выльется. Хотя бы сейчас опомнись и начинай делать то, что тебе говорят!
– Хорошо, только я не знаю, как их заткнуть, после того, как сама им разъяснила, что они имеют равные права с судьей.
– Ну, милая моя, ты уж придумай что-нибудь! Почему-то у всех заседатели сидят как шелковые, пикнуть боятся, а у тебя вечно распоясываются!
Чувствуя, как на глазах накипают слезы, Ирина села и закрыла лицо ладонью.
– Зато мы пробьем все слабые места, – сказала она глухо, – что толку в моем приговоре, если его отменит вышестоящая инстанция? Наоборот, нам минус будет. Представь, сейчас бы эта кобыла промолчала, а на кассации попался бы какой-нибудь многодетный судья, который знает, что дети готовы насмерть драться, лишь бы другому не досталось больше, чем ему. Судья бы и задумался: а почему это товароведческую экспертизу провели, а человека, который привез заколку, не опросили. Может, он оптом сто штук купил в этой лавочке и на «Галере» потом толкнул.
– Иринушка, но он же научный работник, а не идиот, – улыбнулся Валерий и погладил ее по плечу, – станет он признаваться, сам на себя статью вешать.
Ирина поймала его руку и прижала к своей щеке. Валерий бурно гневался, но, к счастью, быстро остывал.
– Лучше мы сейчас выявим все слабые места и укрепим, чем потом краснеть, – вздохнула она, – вызовем этого дядьку, он скажет, что пожадничал, и все. Лишнее подтверждение уникальности заколки нам не повредит, как-никак она наша единственная полновесная улика.
– Ну ладно, – кисло сказал Валерий, вздохнул и наконец-то обнял ее, – прости меня, Иринушка, что срываюсь, но на карту поставлено наше счастье, потому что если все пройдет как надо, я заручусь поддержкой таких людей, что мне сам черт будет не брат!
– А если нет?
– Ирочка, лучше бы да. Вот я тебе серьезно говорю, этот вариант лучше в уме даже не держать. Ну! – Он опустился перед ней на корточки и заглянул в глаза. – Ну что ты, солнышко мое, не грусти, все у нас получится! Мы же так мечтали о том, как будем вместе, и осталось совсем чуть-чуть, поверь мне, а ты берешь и все спускаешь в унитаз буквально в миллиметре от цели. Разве так делают, родная моя?
Она прильнула к Валерию, уткнулась носом в его шею, как раз там, где заканчивался воротничок рубашки, и с наслаждением почувствовала, как крепко он прижимает ее к себе. Сильный, теплый, родной… На секунду перед глазами промелькнула самодовольная рожа Надежды Георгиевны и ее рука с чрезмерно массивным обручальным кольцом. Директриса поиграет в дедукцию и пойдет домой, к любимому мужу и образцовой семье, а Ирине что, так и сидеть всю жизнь у разбитого корыта?
Валерий искал ее губы, и Ирина ответила на поцелуй.
«Никто, – вдруг прозвучало в голове четко, как метроном, – никто и никогда не делал того, что нужно мне. Всегда я должна была понимать, входить в положение, уступать и прощать. Хватит».
Наташе не хотелось домой. Там в прихожей стоит на тумбочке телефон, который будет упорно молчать весь вечер, а пока она на улице, можно помечтать, что Глущенко названивает ей каждые пять минут.
На кафедру она тоже боялась ехать, хотя уже соскучилась по работе и боялась, что от долгого безделья пропадут еще незрелые навыки. Но столкнуться с Альбертом Владимировичем и снова нарваться на его презрительный взгляд и колкое замечание, будто и не было между ними никакого разговора, – нет, это пока было выше Наташиных сил.
Снег растаял необычайно быстро: вчера еще лежала на дорожках заледеневшая каша, а под деревьями высились сугробы, а сейчас открылся асфальт, на газонах показалась земля с клочками прошлогодней травы, снежный покров не то чтобы совсем исчез, а съежился, сократился, и по обочинам, возле бордюра, бежали потоки грязной воды. Стены домов потемнели от влаги, тяжелые серые тучи закрыли небо, но зимняя чернота ушла совсем, и становилось понятно, что белые ночи наступят уже скоро.
Наташа так не хотела домой, что заглянула в пышечную и, устроившись за круглым стоячим столиком, выпила какао. В граненом стакане был очень хорошо виден густой темный осадок на дне, но Наташа все равно пила маленькими глотками, представляя, что находится в каком-нибудь кафе на Монмартре, среди богемы. Тут ее посетила идея – не сходить ли в Сайгон? А что, потолкаться там, послушать, что говорят о Кирилле коллеги и друзья. Только одета она неподобающе – прямая юбка, классическое пальто «в елочку», а под ним строгая блузка. Шарф еще куда ни шло, длинный и объемный, но он не умаляет, а скорее подчеркивает респектабельность образа. В таком виде ее на порог кафе не пустят, а ехать домой переодеваться уже поздно.
Тут Наташа сквозь широкое окно заметила Надежду Георгиевну. Бедная директриса выходила из гастронома через дорогу и, видно, попала на дефицит, потому что вышла с набитой до отказа болоньевой сумкой, из которой торчали желтые куриные лапы. Она еще и в шубе в такую теплынь…
Ладно, советские врачи помогают всем людям, а не только тем, кто им нравится.
Наташа выскочила из пышечной и окликнула Надежду Георгиевну:
– Давайте подвезу!
– Нет, благодарю вас, я как-нибудь сама.
– Ну ясно, наши люди в булочную на такси не ездят, – засмеялась Наташа, – давайте, мне все равно надо покататься, чтобы аккумулятор зарядить.
Поджав губы, Надежда Георгиевна села на переднее сиденье, поставив сумку на носки своих сапог.
– Спасибо, – процедила она, назвала адрес и уставилась в окно.
В молчании проехали перекресток.
– Нет, это возмутительно! – воскликнула вдруг Надежда Георгиевна. – Так нас отчитать, будто мы девки крепостные!
– Вот именно, – поддакнула Наташа, – я просто в шоке.
Судья казалась спокойным человеком, но вдруг после утреннего заседания устроила им настоящую выволочку. Она сурово отчитала Надежду Георгиевну, что вмешивается в судебное следствие, свободно задает вопросы, как только они придут ей в голову, не думая о последствиях, и вообще, кажется, озабочена не торжеством справедливости, а удовлетворением своего пустого любопытства. Обе заседательницы ведут себя развязно, не понимают своей роли в процессе, вместо того чтобы слушать и воспринимать картину в целом, распыляются на всякие мелкие вопросы и в перерывах почему-то решают глобальные философские проблемы, точнее, думают, что решают, а на самом деле тупо лаются, как соседки по коммунальной кухне. Поэтому если они не хотят иметь неприятности на работе, которые вполне могут наступить, если из суда придет бумага о ненадлежащем исполнении обязанностей народного заседателя, то лучше им взяться за ум. То есть молча сидеть и слушать специалистов своего дела.
