Лариса принесла закипевший чайник, накрыла журнальный столик красивой кружевной салфеткой, достала чашки с кобальтовой сеткой, о каких давно мечтала Надежда Георгиевна, и заварила такой ароматный чай, что слюнки потекли.
Надежда Георгиевна вспомнила, что с утра ничего не ела, и потянулась к вазочке с конфетами, настоящему «Невскому факелу». Скорее всего, родительское искупление детской нерадивости.
– Катюша, съешь конфетку, и тебе полегче станет. Сладкое для мозга полезно.
Лариса Ильинична фыркнула:
– Нет, Катя, лучше не ешь. Поверь, не в мозгах твоя сила.
Девочка подняла зареванное личико с колен Надежды Георгиевны и робко улыбнулась.
– Вот умница. Садись, успокаивайся и расскажи нам, что случилось.
– Меня из дому выгнали.
– Это мы видим. Расскажи нам все с самого начала.
– Не потому что мы такие любопытные, просто нам надо знать, чтобы помочь, иначе мы можем сделать только хуже.
– Вот именно. – Лариса Ильинична подвинула Кате тарелку с бутербродами. – Надеждочка Георгиевна верно говорит. Допустим, мы сделаем, как ты хочешь. Найдем тебе интернат, да в конце концов, я могу тебя оставить здесь. Так я что хочу сказать, жить одной, знаешь ли, не сахар, и я буду очень рада обзавестись такой красивой дочкой.
– Правда? – встрепенулась Катя.
– Правда, но не раньше, чем я точно пойму, что другого выхода нет. У тебя есть свой дом, своя семья, и нужна очень веская причина, чтобы все бросить и идти в приживалки.
– Обещаю, что мы тебя не станем ругать, что бы ты ни сказала. Ни единого дурного слова не скажем, будем только думать, как тебе помочь, и все! Клянусь! Слово директора!
Девочка выпрямилась, отерла слезы, совсем по-детски высморкалась в поданную Ларисой салфетку и начала говорить.
Надежда Георгиевна очень боялась, что Катя признается в половых отношениях или, того хуже, в беременности, и когда выяснилось, что этого нет, на сердце отлегло, но ненадолго. История выходила некрасивая и гораздо более подлая, чем Надежда Георгиевна могла себе представить.
Василий Иванович Грайворонский оказался среди многих мужчин, пленившихся Катиной расцветшей красотой. Он ничего дурного себе не позволял, но заглядывался на девушку, улыбался, в общем, было заметно, что Сырцова ему нравится. К сожалению, это поняла не только Катя. Одноклассники начали посмеиваться, а ей было неприятно. Кате нравился Сережа Козельский, и она боялась, что он не станет за ней ухаживать, если подумает, будто у нее с математиком что-то есть, а главное, юную девушку пугал интерес взрослого мужчины, хоть и выраженный крайне невинно.
Чтобы поставить точки над «i», Катя, когда на переменке принялись строить особенно смелые предположения относительно их с Василием Ивановичем романа, громогласно заявила, что математик глубоко ей отвратителен и с ним она не пойдет даже в голодный год за самосвал блинов.
С целью закрепить успех Сырцова выступила еще и на школьной дискотеке. Василий Иванович пригласил ее на «медляк», Катя оглядела зал и, убедившись, что Сережа Козельский стоит неподалеку и может ее слышать, отказала своему педагогу в танце, присовокупив, что ему пора посещать вечера «Для тех, кому за тридцать».
Сережа стоял хоть и недалеко, но не совсем рядом, поэтому Катя говорила громко.
Грайворонский засмеялся, наклонился к ней, шепнул, что на вечер кому за тридцать возьмет два самосвала блинов, и отошел.
Когда на следующий день математик сказал ей остаться после уроков, Катя приготовилась слушать нотацию, но Василий Иванович говорил с нею невероятно доброжелательно.
Он сказал, что действительно выделял Катю среди других детей, потому что она кажется ему чудесной возвышенной девушкой, с тонкой душой и развитыми духовными устремлениями. Он сразу понял, что она не такая, как все, и понимает, как трудно ей живется среди примитивных людей с их скудными приземленными интересами, и хотел немножко подбодрить девушку, дать понять, что она не одинока, и очень жаль, что она поняла его превратно.
Катя не чувствовала себя одинокой, но возвышенной девушкой ей очень понравилось быть. С этого дня у нее с математиком начался роман – не роман, дружба – не дружба, а именно что чудесные возвышенные отношения. Василий Иванович говорил, что прекрасно видит, что «самосвал блинов» – это просто маскировка, защитный панцирь, чтобы выглядеть как все, а под ним скрывается настоящая Катя, умная, тонкая и ранимая.
Он даже сказал, что у нее математический склад ума, и Катя, неспособная сложить в уме два двузначных числа, подумала – а может, оно и в самом деле так, и стала ходить на дополнительные занятия.
Там присутствовал Сережа Козельский, но теперь главным было не это. Теперь важно было видеть восхищение в глазах Грайворонского и слышать от него, что она – особенная.
Василий Иванович редко оставался с нею наедине, но иногда все же удавалось поговорить с ним без посторонних – задержаться в классе на перемене или немножко пройтись вместе до автобусной остановки. Катя отлично чертила и умела писать ровными печатными буквами без трафарета, поэтому учителя иногда привлекали ее для изготовления наглядных пособий, не стал исключением и Василий Иванович. Оставаясь вдвоем, они сначала говорили об искусстве, Грайворонский пытался открыть Кате мир настоящей литературы, но не слишком в этом преуспел. Катя, с неимоверным трудом осилившая «Преступление и наказание», так и не смогла продраться сквозь первые страницы «Бесов», произведения, по словам Грайворонского, совершенно необходимого в культурном багаже интеллигентного человека, но постеснялась в этом признаться. «Три товарища» Ремарка ей, правда, очень понравились, но она так плакала в конце, когда Пат умерла, что боялась приступать к другим книгам этого автора. Кате нравилась «Динка», «Васек Трубачев» и другие детские книги, а приходилось притворяться, что она в восторге от серьезной и тяжелой литературы. Иначе перестанешь быть особенной и превратишься в примитивную.
То же и с изобразительным искусством. Больше всего Кате нравился Левитан, и вообще репродукции, напечатанные на задних страницах учебника по русскому языку, вполне удовлетворяли ее эстетические потребности, но приходилось закатывать глаза при имени Пикассо и Дали и еще каких-то мужиков, о которых Катя ничего не знала и не хотела знать.
Вскоре Василий Иванович привнес в их общение личные ноты. Он стал делиться с Катей своими переживаниями и даже секретами и ненавязчиво побуждал ее к тому же. Грайворонский рассказал, что отец отказался от него еще до того, как он родился, и эта рана до сих пор не заживает. Потом признался, что на первом курсе от него ушла девушка, единственная любовь всей его жизни, и с тех пор он посвятил себя работе. Когда перед тобой обнажают душу, неудобно не ответить тем же, и Катя призналась, что в последнее время у нее не ладятся отношения с родителями, особенно с мамой.
Василий Иванович сочувствовал, утешал, говорил, что на долю людей с великой душой всегда выпадает много горестей и испытаний и они часто бывают отвергнуты своими близкими. Людям свойственно судить о людях по себе, приземленный человек ждет от других такой же бездуховности, а когда сталкивается с высоким, это вызывает панику и раздражение. Сразу хочется оборвать крылья прекрасной бабочке, чтобы стала таким же муравьем, как ты сам.
