Принцесса вошла в будуар, дамы последовали за ней.
Герцог задумчиво шел по коридору, в некотором отдалении за ним следовали Локкарт и несколько придворных. Вдруг страшный, нечеловеческий крик раздался за ними… Филипп остановился, быстро повернувшись назад…
Леди Мертон выбежала из покоев герцогини, крича:
— Помогите, помогите! доктора! Бога ради, доктора! Герцогиня отравлена!
— Ты врешь, старуха! — вырвалось у потерявшегося Филиппа. — Зовите докторов, Таранна, стражу, короля!
Он бросился в комнаты Анны, придворные разбежались в разные стороны.
В это самое время из ворот Сен-Клу быстро выехал всадник и помчался по направлению к Булонскому лесу. Шпоры до крови вонзились в бока его лошади, лицо его было бледно, страшно, но он хохотал: дело было сделано — он отомстил!
В Сен-Клу между тем все было в страшном смятении: барабаны и трубы гремели сбор, дамы и кавалеры, крича, бегали взад и вперед.
Первый, после Филиппа вошедший в комнату герцогини, был сам король. Потрясающая картина представилась ему. Смертельно бледная лежала в кресле Анна Орлеанская, опустив левую руку на голову мужа, рыдавшего у ее ног.
Ее белое, шитое золотыми лилиями платье было выпачкано темной жидкостью, а на полу лежала золотая чашка, из которой с давних пор ежедневно пила она шоколад. Страдания, вырвавшие у нее первый, страшный крик, казалось, прошли, черты ее были спокойны, а большие глаза с неописуемым выражением остановились на короле…
— Нет! — вскричал Людовик. — Нет! Это невозможно! Бог не накажет меня так жестоко! На такое адское дело не способен никто из тех, кому мы доверяем! Анна, ты не покинешь нас!
— Людовик, пощадите! Не сожалейте обо мне! — прошептала умирающая, сжав его руку. — Будьте мужчиной, королем и не забывайте вашей сегодняшней клятвы! Я была ночью вашей жизни, а потом днем — новым днем Франции! Что же удивительного, если я снова возвращаюсь к ночи, к вечной ночи! Да и лучше! Третий жених, избранник Кресфиллы, — смерть! Солгал ваш сон, Филипп, и прежде вас я буду в Сен-Дени! Протяните руку Людовику, и пусть мой гроб будет вашим примирительным алтарем, я не могла, не должна была любить вас, Людовик, но умереть за вас я могу!.. Детей моих, детей!..
Принесли маленьких принцесс, мать подняла руки для благословения, как вдруг на пороге показалась королева. Пристальный взгляд Анны остановился на ней со странным выражением, поднятые руки разом упали, и, тяжело вздохнув, она вытянулась… все было кончено… Несколько минут на бледном лице точно мелькала насмешливая улыбка, потом смерть наложила на него свою печать вечного покоя…
Как громом пораженный, стоял король у трупа Анны Орлеанской, тяжелое молчание царило в комнате. Вдруг, круто повернувшись, Людовик проговорил глухо:
— Позвать Кольбера, Таранна, Фейльада!
Названные вошли.
— У всех дверей, у всех выходов двойную стражу! Кольбер, начните обыск! Остальные удалитесь!
Придворные вышли, примеру их хотели последовать королева и герцог Орлеанский.
— Останьтесь! — произнес король, запирая дверь.
— Филипп, чье это дело? Она намекала вам, что вы кое-что знаете о разговоре, бывшем здесь сегодня утром! Не в первый раз замышляете вы убийство! Сознавайтесь, или, клянусь Богом, я поступлю с вами, как с Равальяком, убийцей Генриха Четвертого.
— Я беспрекословно подчинюсь всякому решению вашего величества, — возразил принц, — но, даже в этот страшный час, надеюсь на правосудие, государь. О вашем разговоре с принцессой я узнал вот из этой записки, найденной мною под моим обеденным прибором. Может быть, она осветит это темное дело!
Король взял бумагу и громко прочел:
«Сейчас его величество король высказал принцессе намерение искать обоюдного развода. Он хочет сделать Анну королевой! Я слышал предложение, и как милостиво было оно принято!
Лорен».
— Лорен! Он, никто другой, он убийца! — Король бросился к двери. — Шевалье де Лорен скрывался в замке! Таранн, обыскать каждый уголок! Конных патрулей во все стороны! Десять тысяч ливров тому, кто схватит преступника! Гофмейстера принцессы!
Захлопнув дверь, король подошел к трупу и, положив руку на грудь принцессы, проговорил:
— Клянусь этим сердцем, сердцем, вмещавшим сильную волю и непоколебимое мужество, бившимся только для нашего счастья и славы Франции, я принесу тебе такую очистительную жертву, пред которой содрогнется вся Европа, и все, знавшие тебя, вечно будут помнить день твоей смерти!
Ввели гофмейстера Пурнона. Быстро повернулся к нему король.
— Ты ввел в замок де Лорена, ты подал принцессе шоколад! Ты, бездельник, был участником этого страшного преступления! Горе тебе! Сознавайся во всем, называй участников: как бы высоко они ни были поставлены — я отомщу!
— Призываю Бога в свидетели, государь, я невинен, клянусь, невинен! Я подал ее высочеству шоколад, по обыкновению, приготовленный в кухне. Принцесса собиралась на бал, вследствие чего меня сильно торопили, и мне и в голову не пришло заглянуть в чашку, стоявшую в буфете, как и всегда, на своем месте. Я действительно поместил во дворце некоего патера Иозефа, лицо которого мне было как будто знакомо, но сделал это по именному приказанию ее величества королевы, переданному мне графом Сен-Марсаном. Ослушаться приказания королевы я не осмелился, особенно же теперь, когда Сен-Клу полон посторонних посетителей. Услышав о страшном происшествии сегодняшнего дня, я по какому-то необъяснимому предчувствию бросился в комнату, где ночевал патер Иозеф. Он исчез, оставив на столе письмо к вашему величеству. Вот оно!
Король взял бумагу.
— В Бастилию его!
В комнате у трупа Анны Орлеанской оставались теперь Кольбер, герцог Орлеанский и королева. Сорвав конверт, король быстро пробежал написанные строки, и вдруг, покачнувшись, стал белее стены. Филипп не спускал с него глаз…
— Единственное утешение, испытываемое нами в эту страшную минуту, — простонал наконец король, — это полнейшее убеждение в вашей невиновности, Филипп! Простите нам минутное подозрение, совершенно, впрочем, естественное, теперь мы знаем настоящего преступника!
— Кто это, государь, кто?!
— Кроме меня и Бога, никто не узнает его имени, никто! Ступайте, Кольбер проводит нас. Успокоившись, мы посетим вас.
И, протянув принцу руку, он разом обернулся к королеве. Дверь затворилась за Кольбером и Филиппом. Людовик близко подошел к Терезии и протянул ей ее собственное письмо:
— Вы преступница, вы!!!
— Да! — Злая усмешка пробежала по лицу королевы. — Я одна отвечаю за это дело! Как смертельный враг Испании, как женщина, обворожившая вас, она должна была умереть! Она доказала, что может сделать любовь, я взялась показать силу ненависти: и победительницей вышла я!
— Вы следовали лишь голосу ненависти, так да будет же он и нашей путеводной звездой! Торжество ваше перейдет в ужас! Конечно, королева, супруга наша, не может быть судима наравне с нашими подданными, но есть наказание и для вас, наказание, которое для чувствительного сердца было бы в тысячу раз тяжелее смерти. Клянусь Богом, Царем царей, клянусь этим, вами убитым ангелом, мы расстаемся навеки! Ни нас, ни дофина — сына вашего, вы никогда не увидите. Боссюэ станет его воспитателем. Каждый день, в этот самый час, вы будете являться в королевскую часовню молиться за упокой души убитой. Слышите ли, каждый день, хотя бы нашей страже пришлось вас тащить к алтарю! С этих пор вы станете набожной королевой!
