— Хорошо, — сказал он, когда Летелье и Фуке наконец закончили, — ассигнование денег и расквартирование полков в Лангедоке вполне удовлетворяют меня.
Он подписал бумаги.
— Позаботьтесь только, чтобы все было кончено, когда принц Конти появится на юге. Я желаю немедленного исполнения! Кольбер же должен созвать земские чины в Безьере и Монпелье, чтобы там наконец дела продвинулись вперед. Благодаря всем святым мы сможем таким образом защитить Русильон, Лангедок и Прованс от Испании, а наши войска в Арагоне тоже стоят под прикрытием. Тюренн, конечно, сумеет справиться с Конде в Нидерландах. Германия хромает как всегда, когда мы этого хотим, но во всяком случае, она продажна. С Англией можно примириться, и мы наконец будем в состоянии подумать об облегчении зла, порожденного в стране этим нечестивым восстанием. Велите начальнику полиции явиться сегодня на вечернюю аудиенцию. Нужно наблюдать за герцогиней Лонгевиль и Нинон, потому что эти честолюбивые женщины-политики никогда не успокоятся. В особенности Сен-Марсан, гостеприимством которой де Ланкло слишком долго пользуется. Она до сих пор поддерживает отношения с Гастоном Орлеанским и герцогом Карлом Лотарингским, — я это знаю, но хочу еще посмотреть, чем все это кончится.
Ну, довольно на сегодня.
Он протянул свою руку министрам; они поцеловали ее, поклонились и вышли из кабинета в боковую дверь.
— Что ты думаешь о записке Жермина, о его сообщении и значении того предложения, которое думает мне сделать сегодня принц Валлийский?
Кольбер, отошедший к ближайшему окну и смотревший на улицу, медленно обернулся.
— Мне кажется, что лорд Жермин не очень-то одобряет свадебный проект принца. По крайней мере странно, что кавалер, принадлежащий ко двору английской королевы-вдовы, возвещая нам визит наследника престола, в то же время решается объявить, что последний поддерживает любовную связь с Барбарой Палмер, сестрой милорда Вильерса.
— Это доказывает его нежную заботу о благе моей фамилии.
— Его фамилии, хотите вы сказать, монсеньор.
— Я той не знаю!
— Как, вы не знаете, что при королевском дворце Стюартов в Сен-Коломбо лорд Жермин — первое лицо, квази-король, а Генриетта вступила с ним в те отношения, которые ведут свое начало от Адама и Евы?
— Не понимаю, как ты веришь подобной сплетне! Не осмеливались ли говорить такой же вздор про меня и королеву-вдову Анну во время волнений?
Мазарини бросил пылающий взгляд на секретаря.
— Я ничего не утверждаю, эминенция; я только указываю на этот факт, предполагая, что он касается ваших интересов. Но во всяком случае я не могу помешать моему разуму наблюдать, а бедной своей голове выводить из этих наблюдений заключения. Полагаю, что это не должно быть никому неприятно…
— Что же говорят тебе твои наблюдения и какие заключения ты выводишь?
— Я думаю, что если знатная дама, даже королева, которая так высоко стоит над всеми окружающими, перед одним из них, и постоянно перед одним и тем же, робко потупляет глаза, если все жесты, взгляды, слова обличают их тесную связь, то естественно предположить, что тут не отношения господина и вассала.
— Что же из этого следует?
— В таких отношениях находится мадам Генриетта Английская с милордом Жермином и в таких же…
Кольбер медлил.
— Кто еще? — вскричал кардинал, бледнея.
— Этот и та.
И Кольбер учтиво поклонился.
— У тебя странные мысли! Если все это существует между Жермином и королевой Генриеттой, то относительно этого и той ты заблуждаешься! Кольбер, мое влияние велико, но что народная молва ложно толкует мои отношения с королевой-матерью, лучше всего доказывается тем, как бессилен я был исполнить горячее желание его величества — выдать за него мою племянницу Мариетту. Эта гордая королевская мать скорее допустила бы, чтобы Людовик проколол меня мечом, когда я вырвал у него Мариетту перед алтарем, чем дала бы свое материнское благословение на этот брак. Еще прежде, в присутствии Тюренна, она объявила, что если этот брак состоится помимо ее воли, она с войском покинет Париж, призовет принца Филиппа Анжуйского на французский престол и не закончит войны против Людовика и меня, пока окончательно не уничтожит нас. Сделала бы это женщина, которая, по мнению народа, принадлежит мне, которая…
Секретарь преспокойно положил свою руку на шелковый рукав взволнованной в высшей степени эминенции и проговорил:
— Именно поэтому!
Кардинал отшатнулся, как будто его коснулось раскаленное железо.
— Именно поэтому! — повторил Кольбер. — Но умоляю вас, эминенция, успокойтесь! Разве я народ или судья, что вы должны оправдываться передо мной?
— Но ты ведь умный, добросовестный человек, который должен наконец понять всю бессмысленность этой связи, а между тем ты же восклицаешь: именно поэтому! Почему же? Говори, я хочу знать! Черт меня побери! Я хочу знать все! Между нами не должно быть недомолвок!
— Почему?.. Я назову вам одно имя.
Он подошел ближе к кардиналу и прошептал: «Мархиали!». Мазарини со стоном упал в кресло, которое служило ему до тех пор опорой во время разговора; он с отчаянием прижал руки к пылающему лицу, и две слезы выкатились из-под его белых пальцев. Наступила тяжелая пауза…
— Каким образом, — наконец проговорил кардинал, — каким образом мог ты узнать об этой ужасной тайне моей жизни, которая медленно уничтожает меня?
Лицо секретаря приняло мягкое, сострадающее выражение.
— Зачем вы принуждаете меня говорить? Я вовсе не хотел напоминать вам об этом.
— Но ты должен теперь все сказать мне, иначе твоя преданность будет ложью, твоя честность — лицемерием. Говори, что ты знаешь про меня, про эту связь, про… про то, что ты так предательски назвал?!
— В таком случае позвольте мне, ваша эминенция, рассказать коротенькую детскую историю.
Мазарини вздрогнул. Он был очень бледен и кивнул.
— Это было в сорок пятом году. Незадолго перед моим поступлением в бюро Летелье я был управляющим вашим имением, и осенью, именно пятого октября, вы, взяв с меня клятву молчать, объявили, что нужно скрыть от света проступок одной придворной дамы. Вы приказали мне подъехать в сумерки в собственной карете к третьей, задней двери Лувра, и служить провожатым одной женщине, которую нужно было отвезти в монастырь Феррета. Я повиновался. Какая-то особа с косыми глазами ввела меня в Лувр, куда я входил в первый раз. Меня заставили ждать в полуосвещенной передней. Проводница моя пошла вперед и отворила дверь в очень маленький, ярко освещенный кабинет. Мне удалось бросить туда только несколько мимолетных взглядов, но и этого было достаточно.
— Что ты увидел?!
— Королеву Анну в постели! Плотно укутанная особа подала ей что-то на белой подушке, обернутое в зеленое меховое одеяло, и королева порывисто поцеловала это что-то. Дверь затворилась.
