— Ваше королевское высочество, — начал он после минутного замешательства, — я почти насильно вошел к вам и сознаю, что вполне заслужил ваш гнев, но умоляю вас, всемилостивейшая принцесса, прогоните, накажите меня, но не отказывайте принцу в нескольких минутах свидания!.. Ведь monsieur почти заболел от огорчения, что лишен счастья видеть ту, которую надеется назвать со временем своей супругой!
Он встал на колени перед принцессой.
— Кто умеет грешить так любезно, как вы, шевалье, тот, конечно, может рассчитывать на прощение. В доказательство этого я позволяю вам поцеловать мою руку и передать принцу, что своим присутствием он доставит мне удовольствие.
Лорен схватил протянутую ручку и страстно прижал ее к губам. Потом, бросив пламенный взгляд на принцессу, поспешно вышел.
— Нужно привлечь его на мою сторону, — прошептала Анна, — он будет нужен впоследствии!..
Дверь снова отворилась, вошел принц Анжуйский.
На его лице выражалось и удивление, и радость, и замешательство.
— Принцесса, я… я… тысячу раз прошу извинения за свою дерзость… — Он остановился в сильнейшем смущении.
Анна, улыбаясь, подошла к нему и протянула руку:
— Вы напрасно извиняетесь, я очень благодарна вам за посещение: оно уничтожает границы, которые мое уязвленное самолюбие поставило между нами.
Она взяла его под руку и увела в амбразуру одного из окон.
— Признаюсь, очаровательная принцесса, — пролепетал восхищенный принц, — что я почти не надеялся добиться вашего согласия на свидание! Скажите, бога ради, отчего вы были так жестоки до сих пор?
— Я могу ответить на этот вопрос только тогда, когда вы, милый принц, дадите мне слово исполнить два условия!..
— Требуйте от меня чего хотите, но только не жизни, потому что в таком случае я должен буду лишиться вас!..
— О! Какой вы любезник!.. Итак, слушайте! Но прежде всего я должна предупредить вас, что никто, слышите ли, никто не должен знать предмета нашего разговора.
— О, конечно, принцесса! Вы просто восхищаете меня, моя дорогая!..
— Итак, заметьте хорошенько, принц, если вы будете скромны с посторонними и откровенны со мной, я стану для вас самым верным другом. Если же вы нарушите эти два условия, которые для меня священнее брачной клятвы, я — и это так же верно, как то, что во мне течет кровь Карла Первого — я навсегда стану для вас чужой. И тогда вы найдете в своей супруге величайшего и опаснейшего врага! Согласны?
— О! Можете ли вы сомневаться в моем согласии?! — порывисто воскликнул принц.
— Очень возможно, — продолжала Анна, — что моя откровенность поразит, испугает вас…
— О! Будьте уверены, что все ваши слова, все ваши мысли найдут верный отголосок в моем сердце!
Принцесса наградила жениха очаровательной улыбкой.
— Я не могу желать ничего лучшего, — отвечала принцесса. — Итак, во-первых, как я вам нравлюсь? Могу ли я соперничать с мадемуазель Дюпарк?
Принц Анжуйский вскочил с места, как ужаленный, он сильно покраснел.
— Я никогда больше не увижусь с этой женщиной и объявлю моему брату, королю, что и вся труппа надоела мне и что я желаю отпустить ее!..
— Ну зачем же заставлять невинных выкупать ваши собственные грехи? К тому же я буду очень часто посещать Пти-Бурбон, когда стану принцессой Анжуйской и возьму Мольера под свое особое покровительство. Но, однако, вы не ответили на мой вопрос, как вы меня находите?
Она смотрела на принца жгучим, чарующим взором.
У молодого человека закружилась голова, он упал к ее ногам и вне себя от восторга страстно прижал к себе.
— Обладать вами… — прошептал он, — ведь это… это… самое высокое счастье… о котором может мечтать человек!.. Я буду вашим слугой, рабом, буду угадывать, предупреждать ваши желания!..
Принцесса нисколько не противилась страстным объятиям своего жениха: кокетливо улыбаясь, она водила рукой по его мягким, вьющимся волосам.
— Однако до меня доходили слухи, будто принц Анжуйский был не слишком благодарен королеве-матери за выбор невесты. Что вы на это скажете? Впрочем, нужно сознаться откровенно, что этот каприз судьбы был до настоящей минуты одинаково неприятен нам обоим!..
— Этому капризу судьбы я обязан величайшим счастьем!.. Я благодарю Бога, ослепившего короля до такой степени, что он добровольно лишил себя неоцененного сокровища!..
— А в самом деле, как странно сложилась наша судьба! Нас обоих нужно было как-нибудь пристроить, но ни вам, ни мне не хотелось дать слишком много счастья, и вот вам навязали самую некрасивую принцессу, а мне — легкомысленнейшего принца. Воображаю, как будут довольны некоторые особы, когда увидят, что мы, наперекор всем ожиданиям, будем очень и очень счастливы!
— Это было бы справедливым наказанием королю за его заносчивость!
— Да, Филипп, мы должны понравиться всем, должны стараться затмить… самого Людовика и Терезию!
— Клянусь, мы этого достигнем!
— Мы, которые унижены с детства, должны стать первыми во Франции, должны возбудить зависть в тех, кто оказывал нам пренебрежение, должны властвовать над теми, кто давал нам чувствовать свою власть!.. Хватит ли у нас мужества выполнить эту программу?
— Один ваш ласковый взгляд, Анна, сделает меня способным на все!..
— Прекрасно! Благодарю вас, Филипп! Теперь приготовьтесь выслушать от меня ужасную тайну… я… Я ненавижу короля!
Глава III. Les Precieuses
[6]В конце улицы Святого Фомы Луврского возвышался фасад старого величественного дома, примыкавшего со всеми своими пристройками и садами к госпиталю Трехсот слепых. Этот дом служил местом собрания многочисленного общества, которое диктовало Франции законы моды, вкуса, приличий и причиняло немало забот правительству своим громадным влиянием на парижан, одним словом, это был дом Рамбулье!
Двадцатого ноября тысяча шестьсот пятьдесят девятого года в доме был обед, на который собрались его обычные посетители. Аристократический элемент значительно преобладал над буржуазией, которая имела своим представителем только одного президента парламента. Представителями ученого сословия были несколько теологов, искусства и литературы — различные писатели и актеры.
Все это общество находилось в каком-то странном возбужденном состоянии. По всему было видно, что случилось нечто необыкновенное.
В конце стола, роскошно сервированного и обильно уставленного яствами, на небольшом возвышении восседала хозяйка дома, важная и гордая Катерина де Рамбулье — Паллада-Минерва парижан, которую друзья называли обыкновенно Артенисой. Равнодушная ко всем политическим и религиозным вопросам, она заботилась только о том, чтобы сохранить значение дома Рамбулье как законодателя моды и вкуса.
