Все переглянулись с изумлением.
— Комедия в прозе и в одном действии?! Это чудовищно! — воскликнул Шапелан. — Клянусь тенью Аристофана, что это безобразное сочинение погибнет, едва увидев божий свет! Продолжайте, Бурзольт!
— «Действующие лица: Лагранж и де Круасси — отвергнутые любовники. Исполняют: Лагранж и де Круасси».
— Что за чепуха! — воскликнул герцог де Гиш. — Слыханное ли дело, чтобы актер представлял сам себя!
Все пожали плечами.
— «Горжибус, буржуа, — Боваль, Мадлена, его дочь, — девица Дюпарк, Катиш, его племянница, — девица Дебрие, Мария, горничная, — девица Женевьева, Альманзар, лакей, — Тарильер».
— Но, мои милые! — воскликнул герцог де Монтозье. — Ведь действующие лица этой комедии одни только буржуа и лакеи! Где же тут намек на Рамбулье?
— Будьте столь милостивы, герцог, дослушайте до конца.
— «Маркиз де Маскарилла, лакей Лагранжа, — Мольер, виконт де Жоделе, лакей де Круасси, — Жоделе».
Бурзольт замолчал и вопросительно взглянул на собрание. Ламуаньон торжественно поднялся со своего места.
— Прослушав афишу, я считаю долгом доложить благородному собранию, что, к сожалению, не вижу никаких законных причин к запрещению этой комедии. Поэтому я полагаю, что с нашей стороны будет самым благоразумным представить это произведение на суд публики. Можно быть совершенно уверенным, что оно потерпит полное фиаско.
— Совершенно согласна с вами, — сказала госпожа де Савиньи, — и, мало того, мне кажется, будет весьма кстати, если все Рамбулье отправится на это представление, чтобы дать возможность публике нагляднее убедиться в громадной разнице, существующей между действительностью и наглым вымыслом.
— Как же это возможно! — с ужасом воскликнула госпожа де Скюдери. — Отдать себя на суд какой-нибудь невежественной публики!
— Прелестнейшая Скюдери, — провозгласил доктор Шапелан, торжественно приподнимаясь, — извините, если я осмелюсь противоречить вам и выскажу свое удивление гениальной мысли несравненной Савиньи! Когда Аристофан осмеял Сократа в своей комедии «Облака», великий мудрец, присутствовавший в театре, встал со своего места, чтобы всякий мог видеть его и сравнить с безобразной карикатурой. И что же, разве величие Сократа уменьшилось от этого? Отчего бы нам не последовать примеру великого философа? Что касается меня, то я непременно буду в театре!
— Мы с женой сопровождаем вас! — воскликнул герцог де Ларошфуко.
— Мой муж и я будем также вам сопутствовать! — заявила герцогиня де Монтозье.
— Надеюсь, вы позволите, чтобы и я с мадемуазель Лавальер присоединилась к вашему обществу? — спросила, улыбаясь, госпожа Лафайет.
— Так уж и я не хочу отстать от вас, — всполошилась герцогиня де Лонгевиль, — надеюсь, что вы, милая де Сен-Марсан, а также аббат де Ла-Рокетт, не откажетесь поехать со мной?
Палочка снова застучала по стакану, и Артенис де Рамбулье поднялась со своего кресла.
— Итак, — сказала она, — все Рамбулье едет в Пти-Бурбон. Алазар, — обратилась она к своему дворецкому, — позаботьтесь, чтобы нам оставили места в первом ряду!
— Теперь уж я не сомневаюсь, — воскликнул аббат де Ла-Рокетт, — что Мольер потерпит полное поражение!
— А так как на этом представлении будет присутствовать принц Анжуйский и, может быть, даже инкогнито принцесса Анна, — заметил герцог де Гиш, — то фиаско Мольера значительно уронит его в глазах его высоких покровителей.
— По окончании представления я прошу всех вас собраться ко мне на ужин, — сказала маркиза де Рамбулье. — Мы должны все вместе отпраздновать торжество нашей победы. Только одна из нас, надеюсь, исключит себя из числа моих гостей. Она слишком ясно доказала нам, что не считает себя союзницей дома Рамбулье. Полагаю, что мадемуазель Нинон де Ланкло навсегда простится с нами сегодня!..
Все взоры обратились на Нинон, на которую обрушилось наконец давно ожидаемое обвинение. Нинон весело расхохоталась:
— Я с величайшим удовольствием подвергаюсь изгнанию из этого Эдема и имею скромность надеяться, что ваша ненависть, благородная Артенис де Рамбулье, не причинит особенного вреда ни мне, ни Мольеру! А чтобы вы окончательно убедились в справедливости ваших подозрений относительно моей измены, я прошу позволения показать вам эту безделушку!
С этими словами она высоко подняла свою прелестную руку, на которую потихоньку под столом надела драгоценный браслет, засверкавший тысячью огней.
— Но, — продолжала она, — в память нашей прежней дружбы я считаю долгом дать вам благой совет: берегитесь возбуждать против себя неудовольствие двора. На дом Рамбулье и так уже смотрят довольно подозрительно. Демонстрация, которую вы собираетесь устроить сегодня в театре, может очень повредить вам. Во всяком случае предупреждаю вас — за вами будут зорко наблюдать!
Все слушали Нинон в немом изумлении.
— Нам остается только поздравить вас с успехом! Мадемуазель Нинон де Ланкло продала себя правительству, так как, к сожалению, не находилось желающих сделать эту покупку, — сказала маркиза Рамбулье.
— Остерегайтесь, сладкая маркиза, слишком задевать мое самолюбие! Благодаря мне ваше чопорное общество может еще не раз служить забавой Парижу!
Нинон спокойно встала из-за стола и, не удостоив никого ни поклоном, ни взглядом, величественно вышла из комнаты.
Полчаса спустя все гости маркизы Рамбулье, все еще находившиеся под живым впечатлением слов Нинон, уселись в экипажи и отправились в Пти-Бурбон.
Густая толпа уже обступала угловой павильон Лувра, улица была до такой степени запружена народом, что длинный ряд экипажей мог только шагом подвигаться к заветным вратам храма Талии. Театр был полон: не оставалось ни одного места, и все же огромная масса людей, которой хотелось послушать, как будут осмеивать высокопочтенное Рамбулье, должна была возвратиться домой. Мольеру никогда не приходилось еще видеть в свое потайное окошечко такую многочисленную публику. Прежде всего ему бросились в глаза члены дома Рамбулье, занимавшие почти весь первый ряд. Дальше в партере — труппы Бургонне и Марэ, в полном составе. В королевской ложе сидел принц Анжуйский с Лореном, де Гишем, Сен-Марсаном, д’Эфиа и архиепископом Валенским. Около самой авансцены, в ложе с полуопущенными занавесками, сидела принцесса Анна, приехавшая инкогнито из Мезон-Мениль с маршальшей Гранчини. Напротив сидела Нинон де Ланкло с герцогами Вандомским и Бульонским, недалеко от них, в одной из темных лож, скрывался Корнель. Бедный Мольер видел перед собой всех своих врагов, а покровители его были далеко, в Испании! Он чувствовал, что ставит на карту и свое счастье, и свою репутацию, что ему предстоит или слава или позор… Сердце его болезненно сжималось, но он не падал духом. Как человек опытный и хорошо изучивший человеческое сердце, он поставил перед «Веселыми жеманницами» две короткие веселые пьески, которые привели публику в самое приятное расположение духа. Этого только и желал Мольер, теперь он был почти уверен, что комедия получит благосклонный прием, потому что человек в веселом настроении, конечно, скорее способен смотреть на все с хорошей точки зрения, нежели с дурной.
