Часть III
Глава I. Аббат ла-Рокетт
На углу улицы Тиксерандери находился невзрачный домик, в котором умер поэт Поль Скаррон и в котором продолжала жить его жена Франсуаза.
Со дня смерти мужа эту женщину можно было видеть во всех передних важных лиц, терпеливо ожидавшую, чтобы приняли ее прошение о пенсии. Получая постоянно отказы, она с видом смиренницы возвращалась в свой серенький домик и на другой день снова принималась за те же прогулки по передним. Между тем денежные обстоятельства вдовы Скаррон вовсе не были так плохи, чтобы принуждать ее к подобным мерам. Она была настолько обеспечена, что могла жить безбедно, не прибегая ни к чьей помощи.
Первая комната домика, занимаемого Франсуазой, представляла весьма непривлекательное зрелище: большой стол, диван, кровать с пологом и несколько ветхих стульев составляли все ее убранство, а развешенные на стенах картины священного содержания придавали ей вид монашеской кельи. Но зато соседняя комната, куда входили только самые близкие друзья хозяйки, имела совсем другую наружность. Правда, и здесь не было никакой роскоши, но это была уютная, комфортабельная меблированная комната, кабинет ученого или поэта.
В этой комнате за большим письменным столом сидела вдова Скаррон. Трудно было узнать в ней теперь ту смиренную просительницу, со скромно опущенным взором, которая встречалась в передних важных особ и в доме Рамбулье. В ее больших смелых глазах горели энергия и неукротимая воля, лицо имело какое-то презрительное, вызывающее выражение. Вокруг нее были разбросаны письма, списки, шифрованные бумаги: она усердно занималась. Вдруг раздался звон колокольчика. Франсуаза поспешила в переднюю и сама отворила дверь.
Вошел патер Лашез, бывший наставник Лорена.
Вдова встретила его почтительным поклоном.
— Вы уже вернулись?
— Да, полчаса назад!
— Куда вы ходили?
— Я была у д’Атура, Граммона, Пон-Шартрэна, обедала в доме Рамбулье, затем зашла на минуту к Мольеру.
— А к нему зачем? — удивился Лашез.
— Я просила Мольера передать его величеству прошение от моего имени.
— Ха-ха-ха! Чтобы заставить бедняка выслушать выговор от короля — не вмешиваться на будущее время в чужие дела!
— Очень может быть!
— Воля ваша, Франсуаза, я решительно не могу понять, как вам не надоест это бесплодное попрошайничество? Неужто вам недостаточно тех средств, которые вы получаете от нас?
Скаррон насмешливо улыбнулась.
— Значит, и вы настолько недальновидны, что считаете целью моих хлопот деньги?
— Но что же другое?
— Да знаете ли, что я буду очень недовольна, если получу эту пенсию!
— Почему же?
— Тогда у меня не будет предлога толкаться в передних!
— Стало быть, вы находите удовольствие в самом процессе выпрашивания?
— Ни малейшего! Но я вижу в этом средство для достижения той цели, которую преследую.
— Интересно знать вашу цель!
— Я хочу как можно чаще напоминать о себе королю!
— Но вы наконец смертельно надоедите ему!
— Я следую примеру Фейльада: буду до тех пор надоедать его величеству, пока не удостоюсь наконец чести des granes entrees и не сделаюсь так же необходима ему, как и маршал!
— Цель недурная, но вы упустили из вида одно ничтожное обстоятельство: Фейльад — аристократ, маршал Франции, оказавший отечеству значительные услуги, вы же — не более как вдова писателя Скаррона и…
— И женщина с железной волей, — перебила его Франсуаза со сверкающими глазами, — которая сумеет добиться, чего желает!
Патер ничего не отвечал, он пристально смотрел на молодую женщину, и какое-то странное выражение промелькнуло на его лице.
— Нет ли каких-нибудь известий? — спросил он наконец.
— Кое-что имею! Пойдемте в кабинет.
Они вошли в соседнюю комнату, и Франсуаза тщательно затворила дверь.
Патер присел к письменному столу и углубился в чтение различных писем и бумаг, делая по временам заметки в своей записной книжке. Закончив свою работу, он обратился к вдове:
— Вы увидите, что Кольбер, встретив непреодолимое противодействие своим реформам в высших классах, должен будет пасть, и тогда мы завладеем наследием Мазарини!
— Увы! Мне кажется, что вашим надеждам не суждено осуществиться. Король слепо доверяет Кольберу и будет поддерживать его до последней крайности. Кроме того, герцогиня Орлеанская сочувствует его планам, а это также весьма важно.
Патер вскочил со своего места:
— Неужели вам известны отношения герцогини Орлеанской и короля?..
— Я полагаю, всякому известно, что она играет роль ширмы, чтобы придать более пристойный вид ухаживанию короля за Лавальер!
— О, так у вас совсем ложные сведения! Отношения Анны и короля гораздо ближе!..
— Что вы говорите?!
— Тише! Это опасная тайна! Но вернемся к Кольберу.
Из чего вы заключаете, что король так доверяет ему?
— Не далее, как сегодня, случилось одно обстоятельство, которое является очевидным доказательством влияния Кольбера. Военный министр Летелье подал в отставку!
— Кто вам сказал это?
— Граф де Нуврон рассказывал об этом в доме Рамбулье. Дело было так: Летелье счел чрезвычайно обидным для себя, что у него отняли право продавать офицерские патенты, и имел крупный разговор с Кольбером по этому поводу в присутствии короля. Военный министр доказывал необходимость этой продажи, а Кольбер настаивал на противном. Король перешел на сторону последнего, и Летелье не оставалось ничего другого, как просить об отставке, на что король немедленно согласился и тут же назначил Лувуа его преемником.
— Весьма неприятное известие! Этот выскочка Кольбер обладает железной энергией, но все же ему не удастся исторгнуть из наших рук верующий народ. В случае крайности мы не остановимся даже и перед гражданской войной!
Скаррон пожала плечами:
— Конде, Тюренн и Конти стали на сторону короля, и вы знаете, что как армия, так и народ боготворят их.
— Стало быть, вы считаете бесполезной борьбу за права, отнятые у нас Генрихом Четвертым?.. Стало быть, вы посоветуете нам сложить руки и равнодушно смотреть, как попирают ногами нашу власть и величие святой церкви?
Патер Лашез вскочил с кресла и в волнении зашагал по комнате.
— Я этого нисколько не думаю!
— Но что же, по вашему мнению, мы должны делать?
— Наблюдать и выжидать!
— Прекрасный совет! — насмешливо воскликнул патер Лашез. — Но я боюсь, как бы небо не рассердилось на нас за такую проволочку, да и церковь может состариться!
