– Не читай ты весь этот мусор. – Он и в самом деле сердится. – Люди – идиоты, и ты не должна внимать их излияниям. Пошли, обед готов.
Он опоздал, но ему это неизвестно. Я уже все знаю. Я читала новые сообщения по мере того, как они появлялись на экране. И те, что приходили ЛедиСозвездие, и адресованные Таящейся. Комментарии к новостным заметкам. Ответы на пост на сайте Властителей дум и на посты на форуме «Моря чудовищ». Хорошие, плохие, отвратительные.
Встаю и ковыляю вниз вслед за Салли.
Я заявила, что больна, и не пошла в школу и на следующий день. В пятницу. Страницы «Моря чудовищ» публикуются автоматически. Мне трудно заставить себя прикоснуться к клавиатуре, а тем более зайти на сайт, чтобы выложить их. Я не могу также находиться рядом со своим графическим планшетом. Или с карандашом и бумагой. Я даже думать не могу о рисовании.
Я даже думать не могу о «Море чудовищ». Крыло ворона, плавник ползуна, длинный шарф, сабля, большие водные пространства, часы, планеты, звезды. От всего этого меня тошнит. У меня пропал интерес к страницам и панелькам. К тому, чтобы сводить воедино сюжетные линии. Конец истории, такой близкий, выскальзывает из моих ослабевших пальцев и уносится прочь.
Я больше не в состоянии делать это. Сила, двигавшая мной, иссякла.
Срываю со стен плакаты с «Морем чудовищ». Засовываю комплект графических романов под подушку. Срываю со стен все фанатские рисунки, которые кто-либо когда-либо присылал мне, все маленькие мягкие игрушки, и стикеры, и в особенности костюм Кайт Уотерс. Даже Мистера Великолепное Тело с его недостающими глазами. Все, что можно засунуть в мусорку.
Когда позже мама заходит проведать меня, я лежу на постели в обнимку с Дэйви. Она видит голые стены и переполненную корзину для мусора и спрашивает, хорошо ли я себя чувствую. Я вру ей. Она уходит.
В этот день нам звонит репортерша из «Уэстклиффской звезды» и спрашивает, может ли она взять у меня интервью. Подошедший к телефону Салли посылает ее куда подальше.
Папа не слишком искренне ругает его. Это в первый раз. Когда начинают поступать еще звонки – мне не говорят, кто звонит, – папа перестает ругаться и советует звонящим забыть наш номер.
Мама с папой перемещаются вокруг меня, словно я наэлектризована. Обмениваемся парой слов. Соблюдаем дистанцию до тех пор, пока им не приходит в голову проверить шов у меня на лбу. Мне бы хотелось думать, что им плохо, но вряд ли они полностью осознают, что натворили.
Вечером Черч и Салли приходят ко мне в комнату – как раз в то время, когда должны быть выложены страницы «Моря чудовищ» – и садятся на постель по обе стороны от меня смотреть повторы «Собачьих дней». По крайней мере я снова начала что-то делать. Постоянно притупленный мозг не кажется такой уж плохой вещью. В качестве подношения Салли и Черч приносят миску со сваренными вкрутую яйцами – она больше, чем голова Черча. Мы едим их вместе. Они смеются над глупыми персонажами. Я соглашаюсь, что персонажи глупы.
– Ты разговаривала с Уоллисом? – спрашивает Черч, когда заканчивается третий эпизод.
– Нет, – говорю я, ковыряя скорлупу.
– Мы сегодня видели в школе его сестру, – замечает Салли. – Э, Люси.
– О'кей.
Бросаю скорлупу в еще одну принесенную ими миску и осторожно откусываю от яйца, стараясь не повредить зубами затвердевший желток.
– И что она сказала? – спрашиваю я.
– Сказала, что он действительно очень огорчен.
– И что мы должны попытаться убедить тебя поговорить с ним, – добавляет Черч.
Мне хочется заявить, что это не моя обязанность делать его счастливым, но мне необходимо оправдаться перед ним убедительнее, чем я сделала это в классе миссис Граер. И все же каждый раз, когда я думаю о том, чтобы написать ему – просто написать два слова, – то сразу же представляю, как он игнорирует меня, плюет в лицо, собирает все рисунки, которые я нарисовала для него, и сжигает.
– Я подумаю об этом, – говорю я.
Я подумаю об этом. А ведь надо еще принудить себя явиться в школу в понедельник.
Глава 33
В понедельник я еду не в школу, а на парковку ближайшего продуктового магазина. Паркуюсь в дальнем углу и забираюсь на заднее сиденье, чтобы немного прикорнуть. Скоро в машине становится слишком душно, и мне приходится открыть окна. Когда уроки в школе должны закончиться, возвращаюсь домой. На следующий день все повторяется.
Я заявляюсь домой, и мама говорит:
– Звонили из школы. Сказали, что ты пропустила два дня подряд без объяснения причин.
Немного мешкаю у подножия лестницы:
– О. Да. Я просто… Я поехала туда, но плохо себя почувствовала.
– Если тебе нужно еще немного отдохнуть, я позвоню им и все объясню. – Она вертит в руках старые спортивные шорты. Позади нее на полу высится целая куча одежды, которую она собирается отдать на благотворительность.
– О'кей, – выдавливаю я и начинаю взбираться по лестнице.
– Элиза, подожди. – Мама идет вслед за мной. – Если я позвоню в школу, ты пойдешь к терапевту, которую порекомендовал доктор Харрис? Не завтра. Но может, на следующей неделе? Мы уже говорили с ней, и она сказала, что у нее будет время принять тебя.
– Зачем? – спрашиваю я равнодушно.
– Затем, что ты ведешь себя не как обычно, и мы с папой беспокоимся.
– Вообще-то я не хочу.
– Пожалуйста, сходи. Ради нас.
Пожимаю плечами. И этого ей достаточно, потому что она больше не останавливает меня.
Всю неделю я не ходила в школу, целыми днями валялась в кровати и смотрела «Собачьи дни». В результате я забыла, зачем когда-то пыталась что-то делать сама, и потому ощущаю себя просто ужасно. Мой желудок, моя голова, моя спина. Моя шея болит. Волосы у меня сальные. Единственно поэтому я заставляю себя встать и принять душ: делая это, чувствую, как из моей головы вымывается жир. Я так устала быть грязной, так устала ощущать, что мое тело – это вещь, которую я должна постоянно таскать за собой. После душа опять падаю на кровать. Из-за голых стен моя комната кажется могилой, но у меня нет сил заново украсить ее.
В конце недели в Интернете не появятся страницы «Моря чудовищ». Я не заходила туда, чтобы узнать, что сообщество фанатов думает о последних новостях. У меня исчезла воля. Воля к рисованию, к разговорам, к тому, чтобы делать хоть что-то. Там, где «Море чудовищ» обволакивало мое сердце, больше ничего нет.
Может, это нормально. Те вещи, что значат для тебя больше всего, оставляют после себя самые большие дыры.
В генерале Уайте было что-то определенно неоркианское, но что именно, Эмити не могла определить. Весь он был какой-то острый, как будто сварен из листов металла, одет был в военную форму Оркианского альянса.
