– Вроде нет.
– А что тогда могло быть? Дочь судьи владеет свинофермой, но фактически бизнес ведет он сам. Может, это вызвало недовольство городской власти?
– Нет, на это сквозь пальцы здесь смотрят. Это судейские могут претензии предъявлять, а здешним что? Зачем?
Катя видела, что тон Вакулина – поначалу наигранно простецкий, грубоватый – слегка изменился.
– Может, в личном плане? У вас здесь прокурор застрелил из ревности начальника ГИБДД, любовника жены. Может, и между судьей и Казанским тоже…
– Хотите сказать, что они любовники? Голубки? – захохотал Вакулин, снова превращаясь в «Шур Шурыча». – Ну, вы даете, полиция! Ох, прямо до слез насмешили. Казанский и точно ходок – правда, по части баб. Подбирает себе с умом. А у Репликантова супруга умерла много лет назад. Так что и тут пальцем в небо. Хотя насчет личного…
– Что? Нам любая информация в плюс.
– Они к одному обществу принадлежат.
– К одному кругу общения?
– Нет, к одному обществу – историческому, при музее нашем, – выпалил Вакулин. – Оба историей интересуются.
На лице Гущина было написано разочарование.
– Хобби, что ли?
– Вроде да. Так до ссоры дошло. До скандала публичного.
– Скандала? Еще одного?
– Это раньше было. Давно. Я толком не знаю – только что в городе говорили. Мол, на вечере во время какого-то музейного мероприятия они сцепились чуть не до драки. Репликантов Казанского во лжи обвинял и в этом… в обмане… нет, в подлоге, в искажении истории. Сейчас все как помешались на этом. Как болезнь, вирус. Вот и они заразились. Казанский вроде чего-то там искажал или извращал.
– Чего извращал? – Гущин спросил это скучно. Беседа явно пошла не в том ключе, какой он хотел.
– Понятия не имею.
– Ладно, ясно. Последний вопрос к вам: вы после истории с роликом в интернете с фотографом Ниловым общались?
– Да, – Вакулин кивнул. – Мне для документов фотографироваться надо было, в паспорте менять фото – а то банк по фотографии двадцатилетней давности отказывается узнавать, и для загранпаспорта нового я тоже фотографировался у него. А куда денешься – в городе одно фотоателье. А документы нужны.
– И когда это было?
– Для загранпаспорта – в сентябре. А в паспорте фото велели менять три недели назад. Он хороший фотограф был, аккуратный. Дело свое знал. Старался. Жалко парня. – Лицо Вакулина было серьезным и одновременно равнодушным.
Катя уже успела отметить, что в Горьевске именно так реагируют на чужую смерть – лицемерно и отстраненно. Но это – примета времени. Хотя в Горьевске она отчего-то особенно бросается в глаза.
Глава 11
Вымерший род
До музея от отеля «Горьевские дали» можно было дойти пешком. Однако Катя настояла, чтобы они вернулись в отдел за Анфисой.
– В музей надо идти с ней, Федор Матвеевич, – доказывала она в машине. – Анфиса больше нашего про фотографии знает. Она может такой вопрос задать, который нам и в голову не придет.
– Анфиса Марковна завтра или уже сегодня сядет в эту вашу финтюфлюшку на колесах, и адье! – возразил Гущин.
– И с кем мы останемся? – спросила Катя. – Вы контейнер во дворе ОВД почаще вспоминайте, Федор Матвеевич. И пустые кабинеты. И не тешьте себя надеждой, что все ваши начальственные ЦУ здесь кинутся моментально исполнять. Некому стало исполнять. Кто явится на ваш зов? – спросила она с непередаваемой интонацией из «Властелина колец». – Эльфы? Люди?
– Контейнер с подарками я не забыл. В смысле морального климата это многое объясняет. «Жучок»-прослушку ведь в кабинете в любом месте можно поставить – не только в подарке или наградном предмете. И все это знают. Про гнусные-то времена я все чаще слышу – и от самых разных людей, из самых разных слоев. Полиция последняя была, где об этом заговорили. Но это еще не повод, чтобы посторонний человек совался в расследование убийства.
– Анфиса не посторонняя. Вы ее однажды сами к расследованию убийства привлекли, со мной на пару!
– Я бы тоже не возражал, чтобы она… свидетельница пока осталась в Горьевске, – подал голос капитан Первоцветов. – Пока нет никакой ясности ни в чем. Фотограф убит, но она же тоже профессиональный фотограф. Возможно, ее присутствие и советы принесут пользу.
– Эльфы явились на подмогу, – хмыкнул Гущин. – Я фильм-то смотрел. Хороший он, героический, хоть и сказка.
В отделе они нашли Анфису в коридоре, у запертого кабинета. Допрос закончился, следователь испарился. Анфиса, судя по лицу, тосковала в бездействии. Пока Катя бодро извещала ее, что сейчас они все вместе отправятся в музей, Гущин позвонил патологоанатому.
Судмедэкспертизу никто не откладывал, патологоанатом сообщила, что уже приступила к вскрытию.
– Вы на теле еще какие-то повреждения нашли? – спросил Гущин.
– Кроме черепно-мозговой травмы – следы уколов на руках и бедрах и синяки различной давности.
– Наркоман?
– Со стажем, Федор Матвеевич.
Гущин посмотрел на Анфису так, словно был удивлен, что та не солгала ему о пагубной привычке фотографа Нилова.
А историко-художественный музей города Горьевска оказался прелюбопытным местом. Это лишь снаружи он радовал взор строгой архитектурой классицизма – жемчужно-пепельным фасадом и подстриженными в виде шаров липами у входа. Внутри посетителей встречало буйство красок и смешение стилей. Катя сразу поняла, что музей, как и Башня с часами, – это старинная достопримечательность, городская гордость.
Пока Гущин и Первоцветов разговаривали с охранником у рамки металлодетектора на входе, прося пригласить кого-то из музейных хранителей, они с Анфисой через холл прошли в парадный зал, украшенный пышной лепниной и позолотой. Дальше начиналась экспозиция музея, расположенного в залах, декорированных с купеческой пышностью – паркетные полы, хрустальные люстры, тяжелые бархатные шторы, картины в тяжелых золотых рамах, множество бронзовых скульптур небольшого размера, фарфор в витринах.
В одном из залов Катя увидела, что одна часть стены под стеклом – там сохранились старые обои – синие в золотых лилиях, как в Доме у реки.
– Ужасная картина.
Это сказал капитан Первоцветов. Как он вошел в зал, они с Анфисой не слышали – ох уж эта его бесшумная кошачья походка! Он стоял возле картины, висевшей в углу у окна.
– «Портрет купчихи на смертном одре». Неизвестный художник. – Первоцветов прочел это на табличке под картиной.
На полотне была изображена мертвая женщина в пышной постели, на белых подушках – в чепце и жемчугах, с восковым лицом и сложенными на груди руками. Одеяло укрывало ее до пояса – синее, стеганое, в золотых лилиях.
Послышались голоса – в зал вошел полковник Гущин в сопровождении низенькой толстой хранительницы музея и молодого парня в джинсах, черной толстовке и черном жилете-дутике. Приглядевшисвь, Катя узнала его – тот самый, что отчаянно скучал в машине на улице Труда, у дома, где Нилов снимал комнаты у местной алкашки Маргоши. Тогда с парнем была спутница – модная пожилая дама. Как же ее звали… она представилась им – кажется, Мария Вадимовна…
