На другом, раскрашенном уже в темно-золотистые тона снимке Глафира Шубникова была запечатлена со спины, смотрящей в небольшое зеркало на стене, оклеенной обоями с лилиями. На снимке она поражала утонченной красотой, но взгляд, отраженный зеркалом, был каким-то отсутствующим и одновременно пристальным.
На следующем снимке она же… левитировала! Ее запечатлели поднявшейся над землей примерно на метр: тело и ноги вытянуты, руки прижаты к телу. Глаза закрыты.
– Это что же такое? – удивился Гущин. – Летает, как индийский йог?
– Это обманка, монтаж, – уверенно сказала Анфиса, переворачивая снимок. – Видите, и Мрозовская здесь пометила: «Монтаж. Использованы технические средства и ретушь».
– Я не вижу ретуши, – возразил Первоцветов. – А вы, Анфиса, как специалист видите, что это обработанный снимок?
– Ну, точно я не могу сказать, это надо изучить оригинал, саму пластину. Но я верю Мрозовской. Да и не могла Глафира левитировать. Все это чушь, выдумки, это невозможно! Она просто легла на стол. Ее сфотографировали, а затем стол заретушировали, закрасили, сделали новый фон. В конце века обожали такие штуки: делали снимки, где у человека нет головы, например. Он ее держит в вытянутой руке. Просто пробовали всякие новые трюки с фотографией.
– Но здесь трюков нет, а фотография какая-то чудная, если не сказать иначе. – Гущин кивнул на следующий снимок.
Катя не сразу узнала Глафиру Шубникову. И немудрено. Ее сфотографировали сидящей на стуле рядом со столиком, на котором лежал большой лист бумаги с каким-то чертежом. Катя не сразу рассмотрела, что там, потому что лицо женщины поразило ее: Глафира то ли кричала, то ли хохотала, широко открыв рот, полный прекрасных белых зубов. Их казалось как-то даже слишком много в этом распяленном в крике рту. А на лице застыло выражение экстатического блаженства – глаза закатились под самый лоб, видны лишь белки. От фотографии веяло какой-то непристойностью, словно от порноснимка, хотя Глафира была полностью одета в наглухо закрытое темное платье с плиссированной юбкой и плоеными рукавами.
Позади нее сидела крупная черная собака, похожая на дога. Она словно пряталась за фигуру женщины.
– Ну и ну, – подал голос Гущин. – И не скажешь, что это она – та, что с цветами, как Офелия. Это прямо ведьма какая-то. А что там, на ватмане под ее руками изображено? Чертеж… Круг? Нет, циферблат. Это вроде часы.
– А вот там – рука и нога, – Анфиса ткнула в снимок. – Больше ничего не разберешь, она локоть положила на изображение.
– Чего она так бесится? Чему радуется? – Гущин глядел на остальные фотографии. – Уж точно не тому, что там снято.
Анфиса положила на стол последние два снимка.
– На обороте – лишь даты: 1901 и 1903. Выходит, снимки сделаны с интервалом в полтора-два года. И сделаны они Еленой Мрозовской. Это снимки репортерской пресс-камерой. Мрозовская использовала ее в салонной фотографии одной из первых, она любила все новинки. Но этот ужас…
Тот снимок, что крупнее, был расплывчатый, как фотография Комиссаржевской. Казалось, его сделали, почти вплотную поднеся объектив к лицу. Или нет, скорее лицо, эта перекошенная яростью хищная харя метнулась прямо к фотоаппарату, чтобы перегрызть и объектив, и горло фотографу. Вставшие дыбом светлые волосы, огромная масса волос, глаза с расширенными зрачками и рот, разверстый в крике, как и рот матери Глафиры. Но на этом фото рот был похож на черную яму. Губы, щеки, подбородок, скулы – все было измазано чем-то черным, густым.
На снимках так выглядит лишь одна вещь на свете – кровь.
А другой снимок был еще хуже.
Можно было увидеть постель с белым атласным покрывалом, всю залитую потеками. За постелью, словно прячась от фотографа, скорчилось то же самое белесое существо – бледное, тощее, со светлыми спутанными волосами. Оно упиралось руками в кровать, приподнималось с пола. И руки тоже были измазаны до самых локтей чем-то черным. Кровью.
А посреди одеяла лежал предмет.
Катя поднесла ладонь ко рту, ощущая позыв рвоты. Все было так четко зафиксировано на этом старом фото гениальной художницы.
– О, черт! – хрипло воскликнул капитан Первоцветов. – Это же…
На одеяле, словно окровавленный шарик на ниточке, валялся вырванный человеческий глаз.
– Аглая Шубникова, – хрипло назвал Гущин имя страшного существа со снимка. – И там и там – она. Это более раннее – 1901 года. А второй снимок Мрозовская сделала позднее. Касса… Несгораемая касса купца, ее деда…
– Какая касса? – не поняла Анфиса.
– В музее сказали – в доме Шубникова, у реки, где он жил, когда строилась его фабрика, была и контора, и касса. Железные двери, окно с решеткой. Там потом и держали Аглаю Шубникову. После таких дел… Таких кровавых художеств. Та замурованная комната – это бывшее помещение фабричной кассы. Они не нашли ничего более подходящего. И держали ее там, подальше от всех.
Глава 15
Вопрос на засыпку
– Если бы мы послушали местные байки, то скорее всего узнали бы, что Аглая зверски убила сестру Прасковью перед ее свадьбой с этим самым Игорем Бахметьевым, который основал местный музей, – проговорил капитан Первоцветов, разглядывая фотоснимки.
– А вы уже слышали местный фольклор? – спросила Катя.
Он лишь плечами пожал. А ей показалось, что он как-то уж слишком уклончив и немногословен. Хотя в Горьевске он человек новый, однако…
– Однако все эти прекрасные и ужасные картинки мало что дают нам для нашего расследования убийства фотографа Нилова, – заметил полковник Гущин. – Снимки эти как-то попали к нему от третьего лица. Он их запрятал в ячейки разных банков. Где остальные фотографии? Мы должны их найти. Однако его убили, не когда он клал снимки в банк или извлекал их оттуда, а в заброшенном доме, в котором он пытался просверлить в стенах дыры. Мы пришли к выводу, что он искал ту самую замурованную кассу – комнату, где, возможно, держали это вот создание, последнюю из рода Шубниковых – явно не в своем уме, судя по ее виду, – он кивнул на снимки. – Но что это нам дает для расследования? Что в этой комнате, в этих фотографиях и даже в этой давно сгинувшей сумасшедшей купеческой дочке-убийце есть такого, чтобы из-за всего этого кто-то через сто лет захотел убить человека? Разве это причина? Я понимаю, если бы его пытали и заставили выдать шифр ячейки, если бы хотели присвоить ценные и дорогие фотографии самой Елены Мрозовской. Так ведь нет этого! Ему просто размозжили голову в лепешку и бросили тело в заброшенном доме. Если бы хотели скрыть тайну дома, то отволокли бы к реке и утопили. Там же два шага до воды. Но не сделали и этого. Так в чем же причина? Ничего не складывается пока.
– Надо отыскать другие снимки и банк, куда он их спрятал, – заметила Анфиса. – Ничего пока не понятно с Денисом Ниловым, но я чувствую, что наследие Мрозовской ко всему этому причастно. Эти фотографии словно рассказывают нам о чем-то. Но пока мы, пусть и призрачно, в виде догадки, знаем лишь историю сестер и этого Бахметьева. Что нам известно еще? Что Мрозовская была в Горьевске дважды. Почему она снова приехала? Ее вызвали из Петербурга делать снимки сумасшедшей убийцы? И зачем она отыскала, подписала и сохранила фотографии Глафиры Шубниковой – при чем тут мать сестер? Потому что она тоже стала жертвой убийства? Жертвой отравления собственного мужа – пусть и по ошибке? Снимков Мамонта Шубникова и его брата Саввы нет. И еще меня очень интересует, кто делал фотографии Глафиры. Техника снимков очень хорошая. Использован монтаж, технические новшества в снимке с левитированием…
