Калитку на их звонок открыл молодой парень по имени Макар – тот, что встречался им уже дважды. На лице его отразилось удивление, и опять же – там было что-то еще. Как у них у всех в этом Горьевске – у толстяка Мурина из розыска, у капитана Первоцветова, у хранительницы музея и даже у того городского воротилы из администрации – Андрея Казанского.
– Полиция области, – Гущин громко официально представился. – Нам необходимо видеть Марию Вадимовну Молотову.
– Тетя, к нам полиция! – закричал Макар на весь двор. – Тетя ванну принимает, я не знаю, удобно ли сейчас… Впрочем, проходите в дом, я спрошу ее.
Он оставил их на просторной теплой террасе с плетеной мебелью. Катя оглядывалась по сторонам – да, это не хлев, в который превратился изначально приличный дом Добролюбовых. Это место, где живут обеспеченные люди с хорошим вкусом. Не дача – загородный дом с хорошей мебелью, модными диванами с чехлами из некрашеного льна, жалюзи на окнах, яркими любительскими картинами и постерами на стенах. Где-то в глубине открылась и закрылась дверь, заплескалась вода.
– Я иду, иду, подождите! – сообщил им приятный грудной женский голос.
И через пять минут на террасу вплыла Мария Вадимовна Молотова в белом банном халате, полотенце-тюрбане вокруг головы и с маской из крема на лице.
Но, несмотря на весь этот камуфляж, Анфиса восторженно ойкнула и объявила:
– Это же вы! Вы в кино снимались! У Тарковского! Только по кастингу в «Солярис» тогда не прошли, но зато в других фильмах…
– Кинематограф – это сон, иллюзия. – Молотова усмехнулась, разглядывая их столь разношерстный квартет. – А вы, полиция, что-то зачастили в наши пенаты. Я уже объясняла вам: я абсолютно не знала того юношу – Дениса, фотографа, – который жил у Маргариты. Я его лишь мельком видела.
– Мы к вам по поводу дела трехлетней давности. Убийства дочери Маргариты Добролюбовой Аглаи, – сказал Гущин.
Что-то в лице под белой маской крема изменилось. Голос пожилой дамы чуть осип, когда она сказала:
– Присядем, – указывая на плетеные кресла и диван с подушками.
– Я узнал, что именно вы утром 30 июня три года назад обнаружили в башне тело Аглаи.
– До смерти не забуду это зрелище. Она висела в петле на часах. Синяя вся. Ужас! У меня крепкие нервы, я многое повидала в жизни. Но там я чуть в обморок не упала. Стала кричать, прибежали рабочие. Вызвали сразу полицию, а я все думала – как сказать Марго…
– Нам сейчас не удалось побеседовать с Маргаритой Добролюбовой. Она в сильной степени опьянения.
– С этим уже невозможно бороться. Она хроник. Алкоголь разрушил ее. Жизнь ее поломала всю, а гибель дочери окончательно добила. Я ее жалею, стараюсь как-то поддержать. Она не заслужила такой участи. – Голос Молотовой дрогнул.
– А где отец Аглаи? Как нам его найти? Они в разводе?
– Он в могиле. Попал в ДТП десять лет назад. Справки о нем можете навести в вашем отделе полиции – он же был полицейский, правда, потом на пенсию вышел, работал охранником, тоже попивал – было дело.
– Отец Аглаи полицейский? А она сама работала в городском суде? – уточнил капитан Первоцветов.
Молотова задержала взгляд на его лице. Снова ее черты под маской крема изменились, словно смягчились.
– В суд Аглаю взяли работать именно потому, что она дочка полицейского, – пояснила она. – А ее отец… Это такая романтическая история, которая, наверное, возможна лишь здесь, на сто первом километре. Она – Марго – ведь была из высланных сюда. Из тех, кому в восьмидесятых, при Андропове, запрещено было проживать в крупных городах. Слали на сто первый километр. Здесь фабрика тогда еще работала ткацкая, прядильная. Их заставляли трудиться на фабрике, черпать пролетарскую жизнь из общественного котла, перевоспитываться трудом. А ее будущий муж – тогда еще тоже совсем молоденький милиционерик – осуществлял за ней административный надзор. И за ее подружкой Тоней – Тутси – тоже.
– Вы давно знаете их семью? – спросил Гущин.
– Я знаю Марго почти сорок лет. Я ведь тоже из ссыльных, из сосланных на сто первый километр. Статьи разные – суть одна: запрет на въезд в крупные города, поражение в правах. Мы всего этого тогда хлебнули вместе. Правда, за мной надзор осуществлял не ее будущий муж – наивный лейтенантик-милиционер. Меня курировал товарищ из КГБ – персонаж местного разлива, некто Кучин. Он и в судьбе Марго и ее семьи сыграл свою роль.
– За что Маргариту Добролюбову тогда выслали на сто первый километр? – спросил Гущин.
– За проституцию. Интердевочка. Ресторана «Националь» – «уголок».
– А вас? – тихо спросила Анфиса.
– За подрывную деятельность против советской власти, как диссидентку.
– За Тарковского, да?
– Нет, тогда еще не за него. В первый раз – за академика Сахарова. Мы письма писали в его поддержку, вышли как дураки на Красную площадь в пикет – «за свободные выборы и Конституцию». Думали, это что-то изменит. А потом Сахарова выслали в Горький, где он, академик с мировым именем, получил должность лаборанта и… Мы опять вышли на Красную площадь. Потому что все уже тогда нас достало.
– И вас отправили в Горьевск? – спросил Гущин.
– Не на Колыму же, – засмеялась Молотова хрипло. – Мне так этот товарищ из КГБ Кучин и сказал тогда: чего нос повесила, сучка антисоветская? Кино твое медным тазом накрылось, но не на Колыму же тебя, не в ГУЛАГ. Они тогда, при Андропове, в силе были, ГУЛАГом уже просто бредили. Они сила – мы прах. Как и сейчас. Ничего не меняется в Датском королевстве, да? Словоблудие и пиар. И запреты. И сто первый километр. Я познакомилась с Марго тогда же. Мы жилье вместе снимали, здесь неподалеку, в частном секторе – комнатку на троих у одной доброй местной бабы. Марго и ее подружку Тутси, Тоньку Антипову, на фабрике заставили работать. А я устроилась машинисткой в городской музей, в фонды. Фабричный цех меня миновал. Но это очень давно было. Аглая тогда еще не родилась даже. Да и вы тех темных времен «великого и могучего» не помните. Может, вы только что-то помните, вы в возрасте уже, – Молотова глянула на Гущина.
– Как же вы теперь, после всего, после ссылки, снова здесь живете? Дачу построили какую красивую, – спросил капитан Первоцветов.
– А это Горьевск, молодой человек. Это такое место. Оно не отпускает. Дачу построил мой третий муж – он у меня был известный искусствовед и занимался реставрационным бизнесом. Сама не знаю, как это случилось, но я вернулась в Горьевск. Здесь так тихо… Здесь какая-то особенная атмосфера.
– Два убийства… – капитан Первоцветов опустил глаза. – А этот Кучин вас больше не донимал?
Катю удивил этот вопрос. Он был далек от темы, их интересовавшей.
– А его убили в девяностых. Нашли в лесу с дыркой от пули в черепе. Они тогда, эти кагэбэшники, наши надзиратели, все, как тараканы, в бизнес полезли. Набивать карман, богатеть. Говорили, что это братки его пристрелили – деньги не поделили, общак. Но слухи ходили, что это он его пристрелил как собаку.
