– Аглая Добролюбова, убитая три года назад, она же у вас в канцелярии работала?
Клюквина кивнула, поджала губы.
– О ней ничего плохого не скажу. Хороший она была работник. Впрочем, чего там работать-то? Это же не в судебном заседании как секретарь вести протокол. Она просто набивала тексты на компьютере – что нужно в картотеку занести, в архив. Чисто механическая работа. Но она старалась. У меня еще три такие девчонки в канцелярии сидели. По клавиатуре стучали, мышками кликали.
– А судья…
– Судья-то… А, вы про это. – Глаза Клюквиной вспыхнули.
– Про что?
– Она вроде как ему…
– Что вы имеете в виду?
– Ну, вроде как приглянулась, что ли. Он же вдовый. И на моей памяти за все годы ни с кем из наших в суде не того… Ну, вы понимаете. Опасался, наверное, за карьеру. Шуры-муры… А может, просто фригидный. Аглаю же он отличал.
– Как именно отличал?
– Ну, попросил меня, чтобы почту для него она разбирала и носила ему. То есть заходила бы к нему в кабинет ежедневно. Характеристику ей написал – наверное, думал, что она захочет в вуз поступить заочно. И вообще… Ну, она идет по коридору, а он ей вслед смотрит… У мужиков же это не скроешь.
– У него были отношения с Аглаей Добролюбовой? – прямо спросил Гущин.
Катя вся обратилась в слух – ну, сплетница, давай же рожай!
– Нет. Этого не скажу. Этого я не замечала. Знаю лишь, что он ее отличал. В суде много девчонок молодых – в канцелярии, секретари, даже судьи – молодые женщины. Он со всеми держался одинаково. А ее отличал. Хотя вроде там, уж простите, ни кожи особой, ни рожи. Одна молодость да глупость. Но, возможно, именно поэтому… Из-за ее молодости и непосредственности она была…
– Что?
– Он ею интересовался. Он с ней о чем-то разговаривал. И это, кажется, не касалось служебных вопросов. Меня как ее начальницу это всегда настораживало – о чем может говорить пятидесятивосьмилетний мужик с девятнадцатилетней девчонкой?
– На своей машине «Гелендваген» он Аглаю не подвозил?
– Не видела никогда. Ох, если бы такое случилось, весь суд бы на ушах стоял. Но врать не стану – такого не видела. Но когда ее убили…
– Продолжайте.
– Он был сам не свой. У него отпуск недельный был оформлен – он в клинику собрался ложиться на обследование. Так он все это забросил. Сам выглядел – краше в гроб кладут.
Глава 25
Ребенок
Марии Вадимовне Молотовой позвонила ее старая приятельница – хранительница коллекции из музея, взволнованная, в крайнем возбуждении. Молотова поначалу даже не поняла, о чем она та толкует.
«У Капитолины Афанасьевны из отдела новых поступлений сноха работает в полиции экспертом-криминалистом… Она проговорилась по секрету – в Доме у реки полиция возьмет новые образцы для исследования. Это значит…»
– Дом ненадолго откроют, Мария Вадимовна! Полиция там будет копаться, а мы… мы, музейщики, хоть одним глазком… Там ведь тайную комнату нашли и какие-то вещи. Мне полицейский сказал, который в музей приходил. Надо ехать туда прямо сейчас! Вы поедете? Если да, захватите меня из музея, и Капитолину, и Суржанскую, и Нелли Исааковну. Мы все поедем. Упросим этих экспертов, чтобы дали взглянуть, что там, в этой замурованной комнате.
Молотова на мгновение замерла и сразу начала лихорадочно собираться. С музейщиками она всегда чувствовала себя как своя среди своих. А древних музейных старух Суржанскую и Нелли Исааковну знала еще со времен своей ссылки на сто первый километр. Это они тогда помогли ей устроиться машинисткой в фонды музея, чтобы ткацкий фабричный цех не заграбастал ее на трудовое перевоспитание.
На Горьевск накатывали ранние сумерки, когда битком набитая музейщиками машина Молотовой подъехала к Дому у реки, где уже скучала дежурная полицейская машина.
Полиция сняла замок и открыла дверь. Эксперты – молодая женщина и парень – сначала запричитали: «Куда вы? Куда? Нельзя!» Но когда увидели всю «делегацию», особенно Суржанскую – с ходунками, но настроенную крайне воинственно и громогласно объявляющую: «Мне девяносто два! Я, может, завтра коньки откину! Мне ждать недосуг. Я должна увидеть, что вы здесь нашли. Это важно для истории города!» – то лишь махнули рукой и пригласили: «Заходите, только осторожно, ничего не трогайте. И по дощечкам, по дощечкам!»
Через заваленную мусором анфиладу грязных комнат заброшенного дома, словно утлый мостик, полиция перекинула деревянные доски к открытой ныне тайной комнате.
Суржанская с ходунками шествовала первой. За ней, словно косяк рыб, все они. Молотова медленно шла последней.
Окно с решеткой…
Вспоротый старый сгнивший диван…
Деревянное кресло для буйнопомешанных с остатками ремней…
Столь немногое…
Она прикинула в уме: комнату, поначалу служившую фабричной кассой, а затем палатой-тюрьмой, заложили кирпичами уже после того…
После того, что случилось…
О чем до сих пор помнит, но не любит говорить Горьевск.
Но не тайная комната интересовала Марию Вадимовну Молотову, в отличие от сгоравших от любопытства музейщиц.
Дом у реки…
Он прежний, совсем не изменился. Снова он весь подозрительно тихий, окутанный сумерками.
Мария Вадимовна Молотова вернулась по мосткам в комнату, где эксперты что-то соскабливали со стен.
Она озиралась по сторонам. Все так же грязно и страшно здесь. И темные тени таятся по углам. Как и в тот, прошлый раз…
В тот день…
В ту ночь…
Тогда был ливень. И она промокла в ту ночь – много лет назад – до нитки.
Нет, не укрытия от дождя она искала тогда здесь. Она искала нечто совсем другое. Весь город искал. Но нашла именно она.
Она ощутила в сердце внезапный спазм. Захотелось выйти на воздух, покинуть Дом у реки уже навсегда.
Она помнила тот ливень так ясно!
Луна не светила на небе, от туч и дождя сгустился мрак. И снаружи, и в доме. Лишь косой желтый луч из окна падал на замусоренный пол. Это включился прожектор на крыше фабричного корпуса. Фабрика тогда еще работала, там начиналась ночная смена.
Косой луч ложился рваным пятном на пол. И в этом тусклом свете Мария Молотова – тогда еще полная сил, решимости, но уже познавшая странный неясный страх – увидела его.
Это же чувство она испытала сейчас, заново переживая тот момент. Но тогда оно было иным – ощущение, предчувствие того, что идет, приближается, но еще далеко… очень далеко…
А сейчас она ощущала, что то, далекое, неизбежное приблизилось уже вплотную. И скоро явит себя.
Тогда, в ту ночь, похожую на вселенский потоп, она нашла его – того, кого искала.
