Они прошли к стойке.
– Посмотрите в файлах: Нилов Денис, – попросил Гущин.
Глянули в компьютере.
– Есть. Он арендовал ячейку. Номер его паспорта.
– Когда это случилось?
– Пятнадцатого сентября. Он был еще раз в хранилище – почти через месяц. Либо что-то забрал, либо положил.
– Забрал, – шепнула Анфиса Кате. – Накануне того, как явился ко мне в галерею с предложением о продаже. Наверняка о нашем мероприятии в интернете отследил.
– У вас есть записи камер? – спросил Первоцветов.
– В самом хранилище, где ячейки, камер нет. Полная конфиденциальность для клиентов. Наружные уличные камеры и камеры в зале работают всегда, как того требует безопасность.
– Мы изымем пленки для просмотра.
Охранник открыл для них дверь зала ячеек. Полковник Гущин сверился с шифром. Он шел вдоль ряда маленьких стальных боксов.
– Замок без ключа?
– Электроника. У арендатора считывается биометрия, отпечаток пальца. Или по шифру. Вводите цифры.
Гущин потыкал толстым пальцем панель. Пискнуло, замок щелкнул. Гущин открыл дверь сейфа.
Они все сгрудились за его спиной. Внутри лежало два больших конверта из коричневой крафтовой бумаги.
Смотреть, что внутри, в банке, на глазах любопытных менеджеров, естественно, не стали, вернулись в отдел.
И там, в кабинете, полковник Гущин взвесил оба конверта на ладонях. Один был гораздо толще, и Гущин решил начать с него. Аккуратно ножницами отрезал край и вытряхнул на стол содержимое.
Фотографии. Старые, как и прежние. Много фотографий.
– Анфиса Марковна, слово вам. Вы у нас спец. – Гущин сделал приглашающий жест.
Анфиса уселась за стол, начала раскладывать снимки, пристально рассматривать их, переворачивать, чередуя в каком-то лишь ей ведомом порядке.
Капитан Первоцветов подошел к ней вплотную и встал у нее за спиной. Катя поймала его взгляд – он смотрел не на фотографии, а на затылок Анфисы, на завитки ее темных волос.
– Вот. Это Мрозовская снимала. Ее стиль. – Анфиса подвинула к Кате и Гущину два снимка.
И Катя тоже узнала руку гения фотографии – та же немного расплывчатая манера, что и на знаменитом снимке актрисы Комиссаржевской. Но если там этот прием способствовал воздушности и свету образа, то здесь – зеркально наоборот. Темные тени, стена и на ее фоне – выхваченный призрачным ночным светом керосиновой лампы силуэт.
– Аглая Шубникова, снова она, – сказал Гущин.
Аглая на фотографии Мрозовской сидела, скрючившись, в углу кожаного дивана – того самого, вспоротого. Взгляд ее был обращен на зрителей. Светлые волосы разметались по плечам. В глазах застыло странное выражение, словно зрачки ее жадно впитывали в себя лица тех, кто смотрит. Хрупкость, уязвимость девичьего образа – и при этом что-то недоброе, взгляд газели – и одновременно тигра перед прыжком.
– Глазастая какая тварь! – не удержался Гущин. – А тут она чего? Это что с ней рядом? Манекен?
Манекен. В модной шляпке с вуалеткой и атласном корсете. Он стоял рядом с Аглаей на другом снимке. Она выпрямилась в полный рост и положила манекену руку на плечо. Она снова смотрела в объектив в упор. Лицо ее напоминало белую маску. А лик манекена пугал – размалеванный, с кругами вместо глаз и нарисованным ртом.
– Что там во рту? – Гущин снял очки и как сквозь лупу начал разглядывать фото. – Непонятно.
– Браслет, – сказал капитан Первоцветов. – Белые камни. Жемчуг.
Анфиса достала свой фотоаппарат и пересняла снимок. Затем подключила камеру к ноутбуку Первоцветова, который тот подвинул к ней. Вывела снимок на экран, укрупнила. Все расплылось.
– Вроде браслет. И он на чем-то висит, приколот в центре этого лица манекена.
– Что все это может значить? – спросил Гущин.
– Ну, если по Фрейду эту позу Аглаи толковать, ее тандем – что-то вроде двойника, – сказала Анфиса. – Скрытого альтер-эго. Двойственность. Но я не психолог, могу ошибаться.
– Двойственность натуры. – Гущин изучал снимок. – Это Мрозовская снимала?
– Да, это она.
– А остальные фото?
– Нет. Другая техника, снова была использована галогенсеребряная фотобумага на основе желатина. С венских ортохроматических пластин, которые использовала Мрозовская, такая печать не получится. И там пояснения на обороте. Ее рукой. Она опять оставила нам свои автографы и… свои выводы.
Катя напряженно всматривалась в снимки, выложенные Анфисой один под другим.
На первом был изображен…
– Ребенок! – воскликнул Гущин.
Они все уставились на фото.
Девочка лет трех в коротком платьице, белом переднике и башмачках. Она цеплялась рукой за ствол пальмы в кадке. А за ее спиной раскинулся грандиозный зимний сад – оранжерея со стеклянным потолком и стенами. Растения в кадках и горшках. Маленькая фигурка почти терялась на фоне этих джунглей. Но взгляд ее был пристален и тяжел – совсем не детский взгляд. Умный, взрослый, злой.
– Это та самая стеклянная галерея из банка, – сказал Гущин. – Точно она. Оранжерея в особняке Шубниковых. А девочка… Ну, вот вам и ответ – был все же ребенок у этой сумасшедшей Аглаи и этого… как его… фамилию постоянно забываю…
– Игоря Бахметьева, – подсказал Первоцветов.
– Получается, правду сказал Андрей Казанский, не солгал. – Гущин разглядывал фото. – Он потомок купцов-фабрикантов и сумасшедших… Есть чем гордиться. Только девчонка какая-то…
– Это не ребенок Аглаи и Бахметьева, – возразила Анфиса. – Это сама Аглая Шубникова в детстве.
Она перевернула фотографию. И Катя сразу узнала знакомый округлый почерк. Елена Мрозовская написала на обороте синими чернилами: «Глафира фотографировала дочь Аглаю. И остальные снимки – ее работы».
– То есть как это? – Гущин снова сдернул очки. – Эта жертва отравления… Глафира, их мать… Она что, тоже была фотографом?
– Елена Мрозовская написала. Наверное, она что-то узнала. Ей видней, Федор Матвеевич. – Анфиса указала на снимки. – Вы лучше взгляните на это. Если Глафира делала эти снимки тогда, в восьмидесятых годах девятнадцатого века, я перед ней просто шляпу снимаю!
На следующем фото была изображена…
Башня с часами.
Но она на фото была маленькой, словно уменьшенной до человеческого роста. А вот циферблат часов выглядел непропорционально большим. Он таращился на зрителей, словно выпученный глаз. Напротив маленькой башни стояла сама Глафира, одетая в изящное темное платье, отделанное кружевами. В руках ее была гигантская лупа, поставленная на ручку. Глафира держала ее обеими руками за увеличительное стекло и сквозь эту огромную призму разглядывала башню и циферблат.
