Радует.
Елена Мрозовская дотронулась до зеркала. Радует. Потому что это такое наслаждение и счастье, за которое можно и жизнь отдать. Вот сейчас, в этот миг. И потом. И всегда. И бедные, бедные, обделенные судьбой те, кто не знает этого, кто страшится любви. Кто изгоняет из своего бытия всю радость, всю эту горячку, страсть, порыв чувств, прикрываясь религией и моралью как щитом.
«Как он обнимал меня крепко, так что захватывало дух…
И я ощущала себя в его сильных руках пушинкой, легкокрылой нимфой, я, которая таскает на плечах тяжелые треноги для фотоаппарата и еле утягивается в тесный корсет…
Как он шептал мне «Леночка, счастье…» и целовал соски…
Как я кричала от наслаждения, потому что невозможно было сдержать эти вопли – так было хорошо… Сладко, когда он меня любил сильно и глубоко.
Принести бы сюда фотоаппарат, поставить на треногу и сфотографировать нас, как есть – влюбленных, нагих, жадных, счастливых, свободных. Да, возможно, сбившихся с праведного пути, но получивших гораздо больше…
Сфотографировать и выставить. Пусть смотрят. Пусть завидуют. И пусть орут, бросают свои камни, осуждают.
Но все равно завидуют.
Это жизнь, как она есть. И она бывает счастливой. И теперь я знаю это наверняка. На своем женском опыте».
Он что-то прошептал во сне. Елена Мрозовская смотрела в его лицо. Она бесконечно любила его и была ему благодарна.
Надо помогать ему во всем. И отбросить свои глупые мысли. И подозрения. Надо закончить работу для медицинского освидетельствования этой сумасшедшей. И пусть ее не отправят на каторгу, пусть запрут здесь на веки вечные под врачебным надзором. А все остальное…
Все остальное надо просто беспристрастно изучить. Взглянуть на все под прагматичным углом, по-современному. И снова вернуть в их семейный архив.
Она подняла с пола парчовое покрывало и закуталась в него, как в тогу. Обозрела свои вещи, раскиданные по полу – чулки, панталоны, туфелька, мятая юбка… А вон его рубашка… «Если одеваться здесь, он проснется. Пусть спит. А я…»
Она нашла на полу ключи от фотолаборатории и выскользнула из спальни. На секунду задержалась на пороге. А чья это спальня? Неужели та, брачная?.. Нет, нет, он бы не принес ее в ту спальню на руках. Здесь в углу книжный шкаф и бюро со сложенными стопкой кожаными гроссбухами и тетрадями. Может, здесь жил Савва? Или их отец – старый Шубников? В этом доме десятки комнат и спален.
В фотолаборатории она сначала зажгла красный свет в лампе. Проверила – все в порядке. Потушила красный и открыла ставни узкого окна. Немного солнца не помешает даже здесь. Надо все закончить.
Она погрузилась в работу, то и дело поправляя свое нелепое одеяние, сползающее с полных плеч.
И внезапно…
Она ощутила, что он рядом.
Надо же, как тихо вошел – ни звука шагов, ни скрипа двери.
Он стоял перед ней так близко, что его широкая грудь почти касалась ее груди.
– Бросила меня одного…
– Не бросила, – она улыбалась радостно и смущенно. – Надо сделать. Это же моя работа.
– Какая ты красивая… Хочу тебя опять…
Она снова оказалась в кольце его рук. Он тоже пренебрег одеждой. Замотал вокруг бедер полотенце. Он был похож на египетского воина, которого она видела на раскрашенном барельефе в Лувре. И Мрозовская при виде его обнаженного торса ощутила знакомую дрожь в коленях. Трепет…
Превозмогая себя, она повернулась к проявочному столу. Он не отпускал ее, целовал сзади в шею в завитки волос. Целовал ей ухо.
– Мои фото вышли недурно. Ее… Глафиры тоже. Она Аглаю фотографировала в детстве. Это ведь Аглая в зимнем саду?
– Да.
– А остальное? Игорь, что это, по-твоему?
Он смотрел на изображения из-за ее плеча.
– Это, наверное, из книг переснято.
– Их каких книг?
– Их отца. Ее свекра. После него осталось много всего. Мамонт потом сжег.
– То есть как?
– Перед тем как застрелиться. В камине в его кабинете было полно золы и каких-то ошметков, обгорелых страниц. Я сам видел, когда я… когда мы вошли туда с полицией. С приставом.
– Здесь фото гравюр и надписи на латыни, только разобрать невозможно. Эти фигуры на циферблатах… И это поразительное фото Глафиры с лупой и башней с часами! Совмещенное изображение. Она словно хочет всем этим что-то сказать. Зачем же Мамонт сжег книги своего отца?
– Я не знаю. На него тоже накатывало. Порой я не узнавал его – словно другой человек. Он изменился. У него тоже были свои странности.
– Какие? – Мрозовская спрашивала, а руки ее ловко делали свое дело.
– Ну, он вбил себе в голову разную чушь.
– Что, например?
– У них были разные спальни с Глафирой. Он мне сказал – она настояла после рождения Прасковьи.
– Это обычное дело. Возможно, ей нездоровилось.
– И я ему это говорил. Но он… Он мои слова пропускал мимо ушей. А когда появилась собака…
– Собака? Что за собака?
– Та, что на фотографии с Глафирой. Ты фото сделала с пластин, что нашлись здесь, в фотолаборатории, – тогда, полтора года назад, помнишь?
– Да. А при чем тут собака?
– Она привезла ее с собой. Ездила в Москву за покупками. Наверное, там и приобрела. Черный здоровый кобель. Кажется, дог. Я не разбираюсь в породах. Она с ним не расставалась. Он всюду за ней ходил – без поводка, в ошейнике. И спал в ее спальне, охранял. А Мамонт…
– Что Мамонт? – она обернулась к нему.
– Он… Когда Глафира объявила, что беременна снова… А потом родилась Аглая…
– Так что Мамонт?
Игорь Бахметьев взял ее лицо в свои ладони.
– Это все горячечный бред. Они все были больны. Это как чума… Мамонт тоже не смог этому противостоять.
– Чему? Игорь?
Поцелуй. Он приник к ее губам, сжал ее так, что у нее снова перехватило дыхание. Он затыкает ей рот… опять… целует… ооооо, целует, целует, раздвигает коленом ее ноги.
– Игорь, не здесь, пожалуйста…
– Умираю без тебя… Леночка, королевна… Хочу тебя здесь, сейчас…
Он прижал ее к проявочному столику, одновременно обнимая все крепче и медленно стягивая с ее плеч, груди, бедер парчовое покрывало. Дернул резко свою набедренную повязку – полотенце упало на пол. Он приподнял ее, раздвигая ее ноги, и вошел так стремительно и сильно, что она пронзительно закричала и почти сразу кончила, потому что она сама так сильно и страстно хотела его в этот миг.
Полетела на пол какая-то склянка с химикатами. Перед глазами Мрозовской все плыло, вспыхивали огни, она слышал его стоны, он не контролировал себя, он шел к цели…
