В дверь лаборатории громко постучали. Потом заполошно забарабанили.
– Что там еще? – прошептал Бахметьев, – Что?!
– Барин! Ваше благородие! Беда!
– Пошли все к черту!!!
– Ваше благородие! Беда!
Кричали сразу несколько голосов – лакеи, другая прислуга – горничные, повара.
Он толкнул так глубоко, что она кончила еще раз. И он выплеснулся весь без остатка, она ощутила жар его семени у себя внутри. Они еще не могли оторваться друг от друга, он подхватил ее под колени одной рукой, понес к двери, не отпуская. Мрозовская плохо соображала, не могла прийти в себя, она трепетала от восторга и наслаждения, все по-прежнему плыло, кружилось, переливаясь то радугой, то вспыхивая синими молниями.
Он открыл дверь так, что было видно лишь его лицо, скрывая ее – свою сладкую ношу. Но прислуга, сгрудившаяся за дверью, все равно узрела ее руку, обвившую его шею.
– Что за базар?! – рыкнул он, как лев.
– Беда, ваше благородие! Горничная Варька… Варвара… прибежала оттуда… там… О господи! Да вы взгляните на нее!
Игорь Бахметьев захлопнул дверь у них перед носом. Коснулся лица Мрозовской, лаская кожу, и отпустил ее.
– Надо взглянуть, что там стряслось.
Поднял с пола полотенце, снова замотал вокруг бедер и ринулся из фотолаборатории.
Через пять минут Елена Мрозовская на нетвердых ногах, все в той же нелепой парчовой тоге, вышла за ним следом.
Голоса, шум где-то в холле или в людской… или в кухне…
Она шла полураздетая, пытаясь собрать в кулак всю свою гордость. Прислуга теперь все знает… Стыд? Долой стыд? Ооооооо!
Но в следующую минуту все ее мысли были унесены прочь – настолько увиденное ужаснуло ее.
В холле, возле парадной мраморной лестницы, у витражей с изображением павлинов, собрались все: слуги, полуголый Игорь Бахметьев. Тут же был и молодой кучер Петруша.
Он стоял возле молоденькой горничной – той самой перепуганной девочки, что открывала им дверь в Доме у реки. Он поддерживал ее под мышки, не давая упасть, осесть на пол.
Лицо горничной, вся левая сторона ее форменного платья и белый передник были залиты кровью. Мочка левого уха то ли оторвана, то ли откушена. И кровь капала на мраморный пол холла. Волосы горничной свисали окровавленными сосульками, слева виднелась алая проплешина – видно, из скальпа вырвали клок волос с мясом.
Она не могла говорить, только протягивала к Бахметьеву измазанные кровью руки и пронзительно скулила, словно раненая собачонка.
Сквозь этот вой и бульканье Мрозовская различила лишь: «Она… они вошли… утро ж… убрать… а она… они все… только я…»
– Окажите ей помощь. Перевяжите. И немедленно пошлите за доктором, – распорядился Игорь Бахметьев. Кивнул кучеру. – Готовь коляску! Пошлите на фабрику за управляющими. Возможно, надо будет собрать людей в помощь. Я сам еду туда, в дом…
Он увидел Мрозовскую.
Крепко взял ее за руку – как товарища, соратника, как свою женщину – на глазах у всех.
– Лена, я сам с этим разберусь. Сейчас. Черт, только надо одеться!
Глава 30
Скрытое
Полковник Гущин уединился в одном из свободных кабинетов розыска, как только спрятал конверт со штампами в сейф. После этой находки в ожидании приезда квалифицированных экспертов-криминалистов он начал звонить по разным телефонам. И Катя понимала – эти звонки, эти каналы, по которым Гущин пытался собрать хоть какую-то информацию, не для чужих ушей.
Кабинет капитана Первоцветова им с Анфисой тоже пришлось освободить. Начальника ОВД осаждали сотрудники с документами на подпись – по текущим делам и увольнению со службы. Первоцветов погряз в этом бумажном болоте. Затем он куда-то уехал на патрульной машине.
Катю и Анфису он переселил в крохотный кабинет рядом с дежурной частью – насквозь прокуренный, однако украшенный пышными зелеными цветами в горшках на подоконнике. На двери каморки еще сохранилась табличка «Старший оперуполномоченный Мурин». Инициалы. Катя поняла: они в бывших владениях отделовского мизантропа, почти совсем уже ушедшего на пенсию.
Фотографии – все, кроме странного конверта, – им тоже оставили. И они разложили их на столе, зажгли лампу.
Анфиса поколдовала над ними, рассортировала: это фото Елены Мрозовской, а это другие, сделанные Глафирой Шубниковой, как утверждалось в записи Мрозовской.
Они начали разглядывать каждый снимок детально, стараясь увидеть то, что, возможно, пропустили раньше.
– Это, конечно, страшно. – Анфиса указала на фото дикой Аглаи с оскаленным окровавленным ртом. – Но знаешь, Катя, я все смотрю на эти снимки. Да, убийство сестры сестрой. А до этого такая домашняя пасторальная идиллия. Их мать Глафира… Бесспорно, она увлекалась оккультизмом. Ну, тогда время было такое – восьмидесятые, девяностые годы девятнадцатого века. Тогда все повально занимались столоверчением, спиритизмом, вызывали духов, откапывали в старых библиотеках колдовские средневековые трактаты, сочиняли романы и поэмы в оккультном духе, основывали ордена черной магии. Мода была на это. И Глафира вполне отвечала модным требованиям своего времени. И у нее все это к тому же причудливо переплеталось с увлечением передовой по тем временам технологией фотографирования. Это тоже было ново тогда и модно. Это так же объяснимо, как нынешняя мода на социальные сети, лайки, когда сам себе и фотограф, и комментатор, и критик, и спорщик – фолловер. Как раз это меня не удивляет. Меня настораживает другое.
– И меня настораживает другое, – согласилась Катя. – А что тебя настораживает?
– Под всем этим, – Анфиса указала на снимки, – что-то кроется. Что-то скрыто там. И мы пока никак до этого не дойдем.
– Третий слой. И в здешних убийствах – то же самое, – Катя кивнула. – Что-то кроется за всем этим. Что-то такое, что показывается лишь на мгновение и ускользает. А мы не можем расшифровать узор. Все распадается, хотя многие логические связи вроде бы вполне убедительны.
– Меня интересует, как ко всему этому относилась она… Елена Мрозовская.
– А мне жаль, что нет ее снимков всех остальных. Ну да понятно, эти все Шубниковы – Мамонт, его брат, Глафира, – они умерли задолго до ее приезда в Горьевск. Но Игоря Бахметьева она могла бы сфотографировать. Она же снимала его невесту Прасковью. А где же жених? Давай в интернете посмотрим, что про Горьевск, про фабрику с башней и про купцов написано?
Они погуглили на планштете. Полное разочарование. Все это они уже знали. Об этом им рассказали в музее. Ничего нового.
Начали гуглить еще. Увлеклись, не слышали даже, как в кабинет вошел капитан Первоцветов, вернувшийся в отдел.
Катя решила «посмотреть на него пристально». Поначалу она вообще мало обращала на него внимания, отметила лишь то, что он в разыскном деле не профи, но вроде и не профан. Но раз уж душечка Анфиса в глубине души увлеклась этим одиноким холостым капитаном, надо как-то его прояснить. Понять. Предостеречь. Чтобы и этот Анфисин блин не вышел комом, как ее прежний роман с «полицейским героем».
