– Значит, все началось три года назад, с Аглаи Добролюбовой, – начал Гущин. – Точнее, с доклада Молотовой в музее об аплазии плевы в роду Шубниковых – у матери другой Аглаи, повесившейся на башне больше ста лет назад. Эта новость заставила Казанского объявить, что он потомок фабрикантов. У Аглаи Добролюбовой тоже была выявлена аплазия. Казанский с Аглаей состояли в любовной связи. Появился подарок – браслет с фальшивыми камнями. Затем был устранен единственный человек, который мог ограничить свободный доступ на башню, – арендатор строительных работ Вакулин. С ним произошел странный несчастный случай. Он с переломом ноги угодил в больницу, строительство застопорилось, башня стояла открытой. Ночью Аглаю Добролюбову вызвали из дома, избили, оглушили, притащили в башню и повесили. После ее убийства Казанский фактически изъял башню из делового оборота города. Аннулировал контракт на аренду под офисы. Закрыл. Забрал в администрацию ключи.
– Легко мог сделать дубликат, – заметила Катя.
– Да, легко. – Гущин метнул взгляд в сторону Первоцветова. – Эти дубликаты здесь прямо как амебы множатся. Три года не происходило ничего. Затем был убит фотограф Нилов. Которому городская молва упорно приписывает связь с Казанским в плане того, что тот его нанял, чтобы опозорить своего давнего противника – судью. Фотограф Нилов убит ударом по голове в Доме у реки, где он что-то искал – предположительно замурованную тайную комнату. До этого убийства произошло еще одно событие: Казанский послал свою любовницу Ульяну Антипову выкупить из ломбарда браслет. По его распоряжению на Башне с часами была ликвидирована дверь между комнатой часового механизма и лестницей. Затем произошло убийство Макара Беккера – практически ровесника Аглаи Добролюбовой. Он был повешен, предварительно оглушен. Однако имеет место инсценировка на месте убийства с целью замаскировать то, что его туда не притащили, а он сам пришел вместе с убийцей. Андрей Казанский – давний знакомый его тетки, у Макара не было оснований его опасаться. Что он сам часто ездил на велосипеде около башни – мы сами свидетели. Так что…
– Какая цель у Казанского? – спросила Катя. – Зачем все это?
– Та же, что у судьи. Которого он на наших глазах обвинил.
– То есть ритуал. Ритуальные убийства. Этих фактов достаточно для предъявления ему обвинения?
– Пока еще нет. – Гущин покачал головой.
У капитана Первоцветова зазвонил телефон. Он молча послушал.
– Насчет смазки часового механизма, – объявил он охрипшим от холода голосом. – Я просил узнать точно. Часовой механизм был смазан рабочими из бригады, устанавливавшей подсветку на башне по прямому приказу Казанского. Говорят, грубо все было сделано, рабочие туда масло буквально закачали. Внутрь.
– Косвенное доказательство. Но все в одну копилку. В масть, – Гущин обращался к Анфисе, не к Первоцветову.
– Фотографии совсем из версии Казанского выпадают, – заметила Катя.
– Фотограф Нилов убит. Значит, не выпадают. Но все равно по Казанскому пока что-то не очень сходится.
– Федор Матвеевич, тогда начинайте не с него, а с Ульяны. Это она ему успела позвонить перед тем, как ее привезли из СПА. Это из-за нее он так взбеленился на судью.
Гущин смотрел на офисные часы над дверью кабинета. Их белый циферблат и черные стрелки, казалось, приковали все его внимание.
– Ладно, давайте начнем с нее, а не с него.
Ульяну привели. Без косметики она казалась старше и одновременно проще.
– Ульяна, вы ведь врач, – совсем по-отечески обратился к ней полковник Гущин. – Главный врачебный принцип – не навреди. Я вас настоятельно призываю не навредить в первую очередь себе. Своей жизни, своей репутации.
– Что вы от меня хотите?
– Правды и только правды.
– Какой еще правды?
– Про Андрея Казанского. Мы его в трех убийствах подозреваем. Понимаете, что это такое? Весьма резонансных для города убийствах, связанных с темным городским прошлым, о котором все у вас поголовно знают. И вы в том числе. Не отрицайте. А у нас складывается впечатление, что вы Казанского покрываете, исходя из ваших с ним близких отношений. Ульяна, тут семь раз отмерь, один отрежь. Вам надо решить, как быть дальше. Или дальше выгораживать потенциального убийцу, или же… помочь его изобличить. И тем самым снять с самой себя веские подозрения в пособничестве.
Катя подумала: если это ритуальные убийства, то полковник Гущин сейчас говорит, как инквизитор. С теми же вкрадчивыми интонациями.
– Я никого не выгораживаю. Я просто ничего не знаю.
– Нет, вы знаете, Ульяна. Вам многое известно. И не только про злополучный браслет. Но и про остальное тоже. И мы знаем, что вы знаете. Отсюда наши подозрения, что вы пособница убийцы.
– Да вы что?! – Ульяна нервно сглотнула. – Какая я пособница? Я просто… Да, мы встречались с ним. Но мы даже вместе не жили! Как вы можете обвинять меня в чем-то? А он… Андрей… он что, правда арестован?
– Задержан при попытке напасть на судью Репликантова.
– Нервы не выдержали.
– У Казанского проблемы с психикой? Мы это уже слышали.
– Нет, но… Так значит, он арестован? У нас тут это часто в последнее время. Такой тренд. Время такое, – Ульяна грустно кивнула. – Ну что же я могу сделать… Против системы не попрешь. Я, конечно, к нему хорошо отношусь, но… С какой стати я должна страдать в этой ситуации? Раз он… раз он виновен, как вы считаете. Да, в общем, я давно подозревала, что дело не очень чисто…
Катя поняла: не надо никаких усилий, чтобы разговорить ее. Она просто его сдает. Любовница моментально линяет от бывшего чиновника, которого арестовали. Который уже теперь не глава города, не ее влиятельный покровитель и спонсор, а обычный арестант. Такой тренд…
– Андрей странный. – Ульяна поняла, что ее быстрое предательство не обрадовало их. – У него иногда… Ну, на него накатывает.
– Как понять – накатывает?
– Ну, он говорит странные вещи. Видит сны.
– Какие еще сны?
– Что он… Вы верите в реинкарнацию? Он, кажется, всерьез верит. Всегда один и тот же сон, он мне однажды его рассказал по пьянке: он идет в оранжерее, где пальмы и цветы тропические. Это не наш сад в «Бережках», это оранжерея в особняке с башнями – тоже нашем знаменитом. Он идет, и это он и не он – так он сказал мне, пьяный. И два женских голоса поют по-французски. Пианино играет. И он должен выбрать. Ту, которая лучше поет, или ту, что старше… Достает часы из кармана жилета на цепочке. А они стоят.
Катя ждала, что она скажет еще обо всем этом, но Ульяна умолкла.
– Аплазия плевы, – спросил Гущин, – вам это что-то говорит? В связи с отношениями Казанского и Аглаи Добролюбовой, о которых вы знали?
– Он на нее сначала не обращал никакого внимания. Она же в дочери ему годилась. Это мы с ним росли вместе. Я не хотела ничего дурного, просто у нас на семинаре привели пример: надо же, редчайший случай в гинекологии, девчушка молодая с аплазией девственности! Сведения как-то просочились после осмотра у гинеколога, после диспансеризации. Это же редкость большая. Я Андрею и рассказала как врачебный курьез – надо же! Он посмеялся, пошутил еще едко. Но ее запомнил, отметил из-за этого. Ее, Аглаю. Она ведь дочка знакомой его матери – этой пьяницы. Может, его еще раньше заинтересовало ее имя. А потом он узнал в музее, что в роду фабрикантов тоже была эта самая аплазия. Мать Аглаи Шубниковой ее имела – там какие-то документы нашли в архиве. И он… Я не знаю, что с ним стало, что приключилось в один момент. Это было как удар молнии, понимаете? Как шок. Он же был воспитан матерью и бабкой на всем этом.
