– Он вам говорил про фотографии? – спросил Гущин.
– Какие фотографии? Про работу, что ли, свою? Он же фотограф.
– Нет, я имею в виду другие снимки. Значит, не упоминал?
– Да какие фотографии-то? О чем? – Марго любопытно моргала.
– К нему кто-нибудь приходил? Вы его с кем-то из местных видели?
– Нет. Мы тихо жили. Он с работы придет – и сразу шмыг к себе за компьютер. С фотоаппарата там что-то перегоняет.
– А к вам кто приходил, когда он был дома?
– Мария Вадимовна. – Маргарита закрыла лицо руками. – Ох, свинья я пьяная… Горе-горе, такое горе… Макар… племянник ее… А я, свинья, так еще к ней и не сходила, не поддержала в ее беде.
– Может, кто-то еще?
– Он.
– Кто он?
– Макар, – Маргарита вытерла слезы, что начали капать, – с ней приезжал иногда, продукты они мне привозили. Мясо, кур.
– Только он и она?
– Еще с ней Ульянка раз приехала, Тонькина дочка. Они с Вадимовной на машине из Москвы по пути заскочили, опять же продуктов мне привезли. Только я Ульянку не люблю. Дрянь она девка. С Тонькой-то, ее матерью, мы дружили. А Ульянка и мать свою стыдилась, и меня презирает.
– А Казанский? Вы же говорили, он часто навещал вас?
– Он за то время, что квартирант у меня обосновался, один раз только и был, когда Денис на электричке в Москву укатил по делам. Опасался он – я ж говорила вам, опасался, что про него и Аглаю узнают. В тот раз только деньги мне дал. Цветы-то старые с чего засохли, думаете?
– Да, цветы, орхидеи, – Гущин кивнул. – Понимаете, мы мало знаем про вашего квартиранта Дениса Нилова. Так вышло, что нам не удалось собрать о нем какой-то значимой информации. А он очень важен для нас. Вы тот человек, который общался с ним все эти месяцы, вы жили в одном доме. Вы его видели в последние дни перед его гибелью. Расскажите нам о нем, Маргарита.
– Приставать он ко мне не приставал. – Марго Добролюбова неожиданно вздохнула. – Хотя я… чего греха таить… прошлое-то мое вам известно. Вежливый парень. Нарик он был – этого ведь не спрячешь. Но я его не осуждала. Кто я такая, чтобы осуждать… Он денег, конечно, хотел добыть, как они все сейчас, молодые. Деньги любил. Но жадным не был. Вино мне покупал, продукты давал. Жалел. Да, он меня жалел. Голову свою ради меня под удар подставил. Потому что вошел в мое положение и сострадание имел.
– Как понять – голову под удар? – спросил капитан Первоцветов, вмешиваясь в гущинский допрос.
– Ну, поставил он мне как-то однажды вечером в воскресенье пол-литра, выпила я и начала ему про жизнь свою рассказывать, по пьянке делиться. Про наш сто первый… Про высылку… Про фабрику, как в прядильном цехе работала… Про то, как изнасиловал меня один гад, который потом… Который считал, что только сила, боль и страх могут заставить… Ладно, чего там, это проехали. Там уже и могила травой заросла давно. Но кое-кто ведь жив еще остался. Я квартиранту сказала, что, когда меня снасильничали, я заяву в прокуратуру написала, а Репликантов – молодой еще тогда – меня с этой заявой послал подальше. Чего ты, шлюха, хочешь? Чего плачешь? Пошла ты вон. Ну, я это и рассказала Денису, а он тогда ничего мне не сказал, только утешал меня. А потом я от Молотовой узнала про скандал в городе, как ролик-то с банкета у судьи в сеть выложили похабный. Это квартирант мой с Репликантовым за меня посчитался. Наказал его за меня, пусть и через столько лет.
Новые факты выплывают, как будто нам прежних мало…
Горьевск, сколько же тайн у тебя…
Полковник Гущин посмотрел на часы. Потом кивнул – теперь все по местам.
Капитан Первоцветов помог Марго выбраться из «Скорой» и усадил ее в оперативную машину, сам сел за руль. С ними сел еще один оперативник. Он был нужен для того, чтобы отогнать машину, высадив их в сгущающихся сумерках недалеко от частного сектора. Чтобы на улицу Труда они добрались уже пешком, не привлекая внимания соседей.
Когда оперативная машина скрылась из виду, полковник Гущин тоже вырулил на просеку. Им еще предстояло выбрать место, где лучше всего остаться в засаде.
Стемнело как-то подозрительно быстро. С северо-востока снова пришли свинцовые тучи – предвестники ноябрьских холодов. Над Горьевском, над полями, перелесками нависла серая шапка, и сумерки внизу сгустились, лишенные заката и вечернего света.
Катя вместе с Анфисой сидели в машине полковника Гущина. Его внедорожник стоял позади Дома у реки, на вытоптанном пустыре. Ближе к частному сектору было не подобраться – слишком людное, открытое место. На шоссе тоже не припаркуешься – машины, автобусы.
Автомобиль с прикрытием из сотрудников розыска Главка спрятался в роще, в двух километрах от улицы Труда. Роща раскинулась на берегу реки, и там было сплошное болото.
Полковник Гущин выбрал место поближе. И то, что их засада снова привела туда, где все и началось, – к дому-тюрьме Аглаи Шубниковой, – Катя считала почти знамением.
– Сколько нам ехать туда, Федор Матвеевич? Если что, – спросила доселе молчаливая Анфиса.
– Десять минут. Ну, поднапрячься – семь. И вы сами видели – это не федеральная трасса. Проселочная дорога. Пробки исключены. Это уже плюс.
Катя посмотрела на подругу. Ее лицо было непроницаемо. Но Катя знала, о ком она думает.
У них в машине работала рация и беспроводная связь. Там, на улице Труда, в доме Маргариты, оперативники установили микрофоны. С видеосвязью и камерами ничего не вышло – это была долгая работа, оперативно-технический отдел Главка не успел бы все так быстро собрать, смонтировать и привезти. А микрофоны имелись среди спецтехники самого ОВД. Поэтому их и взяли в оборот.
Микрофон прикрепили Маргартите под одежду. Остальные расположили в доме. Еще один закрепили на капитане Первоцветове.
Катя слушала, как потрескивает фон передатчика. Белый шум, помехи…
За окном машины – тьма. Она посмотрела на часы на приборной панели. Всего времени-то шесть часов вечера!
И в этот момент в передатчике послышался голос Первоцветова:
– Гость. Машина подъехала.
– Ну вот, как по нотам. – Гущин протянул руку к ключу зажигания. – Недолго сидели.
Машина у ворот дома на улице Труда мигнула фарами. И свет их погас. Капитан Первоцветов, смотревший сбоку из окна темной комнаты, некогда бывшей комнаты Аглаи, узнал эту машину.
По его знаку Маргарита Добролюбова медленно двинулась на освещенную террасу. Встала в круге света, под старой люстрой. Затем открыла входную дверь.
Мария Вадимовна Молотова зашла в незапертую калитку. В руках у нее был большой пакет.
Первоцветов смотрел, как она бредет по садовой дорожке. Во дворе было темно. Крышу дома и покосившийся забор освещал лишь уличный фонарь, светивший скупо и жутко.
